– Когда самый сильный и умный представитель врага переходит на твою сторону, – Скиф приосанился, – не поверить ему – значит обречь себя на неминуемое поражение. История знает массу таких случаев, А Сохмет хорошо знает историю. Вперед!
Прозрение
Пётр Великий котов любил. Это все кэльфийские Летописи подтверждают.
Как-то посол Англии, прознав, что династия Романовых пошла от рода боярина Федора Кошки, подарил царю Алексею Михайловичу котенка, сопроводив пословицей «Только кот не кланяется королю!». Кота прозвали Алабрысом. Жил он в кремлевских палатах чуть ли не вольготнее самих Романовых. Царь даже портрет своего любимца заказал: гравюру голландца Мушерона «Подлинное изображение кота Великого князя Московского Алексея Михайловича» и сейчас можно увидеть в Эрмитаже.
Пётр родился, когда Алабрыс был уже солидным толстым десятилетним котом, заласканным и своенравным, однако маленькому романовскому наследнику позволял делать с собой все, что тот пожелает. Пётр же желал тягать кота за хвост, садиться на него верхом, дергать за усы, щекотать пузо, дуть в уши. Кот терпел, если же кто-то, хоть и сам царь, малыша вдруг ругал или, того хуже, шлепал, Алабрыс поднимался во весь свой немалый рост, грозно выгибал спину и злобно шипел, предупреждая, что готов броситься и разодрать обидчика в клочья. Впрочем, любовь малыша и кота была совершенно взаимной.
– Знаешь, как меня на лубках изображали? – Пётр вдруг широко улыбается. – Котом! И подписывали: «Кот Казанский, ум Астраханский, разум Сибирский. Сладко жил, сладко ел, сладко бздел». Я не обижался. За что? Морда у меня круглая, глаза навыкате, усы в стороны – чистый кот! Катька тоже меня котярой звала, но та больше за повадки. Всяк мужик по натуре кот, да не всякого коты за своего сочтут. Ты, небось, не знаешь, позже объявилась, как на Руси кошку ценили? Купцы не золотом, котами мерялись: у кого кот толще, тот и богаче. От мышей-то как урожай спасти? А не спасешь, с голоду ноги протянешь, вот и привечали кошек. В церквах наших бывала? Ни собакам, ни курам, никаким другим животинам внутрь хода нет, а кошка – пожалуйста. Только в алтарь не лезь. Еще до меня цена кота была три гривны, это почти шестьсот пятьдесят грамм серебра! За эти деньги вола торговали. Или трех скакунов. Или стадо баранов. Или трех коров. Вот как кошку ценили! Вы, ушлый народец, наверное, до сих пор думаете, что я ничего не знал, когда Васька первый раз мне на руки прыгнул? Дурак дураком, даром что царь, да? Ни про Ваську не ведал, ни про эльфов. Так?
Шона от неожиданности оторопела, даже рот открыла от изумления.
– А ты хорошенькая! – Пётр взглянул на нее пристальней и даже причмокнул. – Особливо когда смущаешься. Жаль, мала больно, чисто кукленок. Моя Лизка в детстве такой была. Ну что молчишь, как насчет Васьки?
И тут Шона вдруг поняла, что Пётр знает все. И о Сохмет, и о Мимире, и даже о том, что сама она недавно вспоминала Летописи и остановилась как раз…
Ну да! «И тут приехал Пётр» – вот была последняя фраза. А дальше там как раз про Ваську. То есть это Пётр окрестил его Васькой, родные же все звали его иначе – Мимир.
Двадцатипятилетний русский царь, громила и повеса, только что завоевавший Азов, мечтал о мощном военном флоте. Для того и прибыл в Голландию. Инкогнито. «Я ученик и ищу себе учителей» – гласила его личная печать, которую он ставил на письма. Где ж еще учиться, как не в Голландии? Главная морская держава, из пяти кораблей на море – четыре голландские. Лучшие корабелы, капитаны, шкипера, механики, строители – все голландцы. Пётр со многими был хорошо знаком: с кем при дворе Алексея Михайловича ремесленничал, с кем на воронежских верфях корабли строил, в работе и голландский освоил как родной.
На Зандамском канале, буквально в первый день приезда, случайно столкнулся с Герритом Кистом, обучавшим его еще в Москве кузнечному делу. Обрадовался, завопил, чуть не придушил голландца объятиями. У него и остановился в небольшом деревянном домике на холме. Спал в шкафу, полусидя, другого места не было. Много лет спустя Наполеон, посетивший это первое Петрово пристанище, скажет: «Для великого человека ничто не бывает малым».
На другой же день Пётр нанялся на корабельную верфь – постигать. После работы, когда добропорядочные голландцы ужинали и отдыхали, он осматривал мельницы, ткацкие производства, мастерские, лесопилки. Его интересовало все. Ну а уж к ночи, когда возвращался к Кисту, начинались пирушки. Порой до утра. Молодой же, неуёмный.
Мимир именно тогда им заинтересовался. Родственную душу, наверное, учуял. Уже и без Моди в дом на холме прибегал. Сидел под лавкой. Смотрел, слушал. Как-то Пётр его чуть случайно не раздавил: ножища-то о-го-го! Мимир от страха пискнул, Пётр заметил, поднял на руки, приласкал. Мимир спел ему мяу. «Он мне больше рад, чем все голландцы, – засмеялся царь. – Да, Васька?» С тех пор Мимир уже не таился: только Пётр в дом, он шасть к нему на колени! Пётр о том, что видел, рассказывает, Мимир на ус мотает.
Сьёвн как чуяла беду: все время прибегала вслед за братом, оборачивалась невидимкой и наблюдала, что происходит. Эта дружба ей очень не нравилась! Родителям жаловалась: урезоньте брата! Не разрешайте ходить в дом! Те молчали: у эльфов не
