Обжигающий след

Память услужливо напомнила: Шилыч, отдающий лотки, Анфиса, отвешивающая ей поклон…

— А-а, вижу! Вижу, что было, — поднял указательный палец таможенник. — Вот и поразмысли над этим сначала, девочка, прежде чем заступаться за этого мерзавца. Ладно?

Тиса не ответила, но тому ее молчания оказалось достаточно.

— Вижу, ты все поняла. Вот и ладушки, — Климыч подтолкнул девушку к двери. — А теперь иди, милая, иди.

У порога Тиса обернулась.

— Откуда вы знаете, что изнань похож на кошку? — прошептала она. — Я не помню, чтобы говорила кому-то об этом.

Таможенник медленно повернул голову.

— Немудрено, что не помнишь, милая, — развел он руки. — Столько всего на тебя навалилось за последние дни. Неудивительно. Тиса Лазаровна, вы же вчера мне сами об этом рассказали.

Приняв объяснение, она кивнула и вышла за дверь.

Такой раздавленной и потерянной она чувствовала себя лишь в детстве, после похорон матери. В землю был спущен забитый гроб. И пустота заполнила некогда оживленный дом. Отец отрешился от мира, и девочка шаталась по комнатам как тень.

Сейчас Тиса поступила так же, как в детстве. Пройдя в конец библиотеки, она завернула за последний стеллаж. Там в углу села на пол и обхватила колени руками.

Нет, что бы ни говорил Климыч о том, что Трихон околдовывал умы людей, и ее в том числе, она не желает это слышать. Не желает! Если она поймет, что это так и ее любовь — всего лишь результат треклятого вэйновского наклада, что она слепо, как кукла, выполняла прихоть колдуна, то верить будет уже не во что. Останутся лишь безразличие и боль.

Так она просидела какое-то время, пока из тяжелых мыслей ее не вывел мужской разговор. Но лучше бы она его не слышала. Голос принадлежал Витеру.

— Зарай Климыч, какая-то сволочь украла из ящика останки капитана и Кубача, которые мы доставили вчера в часть.

— Украли? Кости? — удивленный голос Зарая. — Кто бы мог так погано пошутить?

— Пока не знаю, — процедил со злостью Крохов, — но вытрясу душу из каждого, пока не найду шутника. А потом подвешу его за волосы, вот тогда ему не до смеха будет.

— Не говори пока дочери Лазара. У девчонки, похоже, и так нелады с рассудком от горя.

Девушка накрыла уши ладонями и держала их прижатыми, пока в библиотеке снова не установилась тишина. Может быть, у нее и впрямь что-то с головой?

Память настоятельно возвращала ее к сцене у мельницы. «Правда тяжела», — повторил вэйн некогда сказанные ею слова. Какая ирония, подумала Тиса. Он мог бы попытаться оправдаться, а вместо этого предавался философии. Указывал на исключения в трактате. Странная мысль неожиданно посетила девушку. Она оторвала лоб от колен, затем встала на ноги и последовала к нужному стеллажу, тому самому, на котором когда-то сидела с Трихоном. Подвинув стремянку, поднялась на нее и взяла с верхней полки книгу. Философский трактат об истине. Не пытаясь спуститься, шепча: «В конце книги нет никаких исключений», Войнова в нетерпении начала листать книгу с конца, в душе надеясь увидеть то, о чем подумала. И вздрогнула, когда среди страниц мелькнул сложенный вчетверо листок. Раскрыла его. Знакомый почерк на сей раз оказался размашистым и путаным, по-видимому, автор послания очень торопился.

«Тиса! Если ты читаешь эти строки, значит, я допустил непоправимую ошибку и вскоре поплачусь за нее».

Девушка почувствовала слабость в ногах и решила все же спуститься со стремянки. Присев на подоконник, продолжила чтение.

«Нет предела моему сожалению, что вместо того чтобы сказать правду лично, смотря в твои ясные глаза, мне приходится доверить свое откровение бездушным строчкам. Тиса, я не тот, за кого себя выдавал все это время. Я не кадет Рудненского училища. Не шкалуш, хотя горская кровь и присутствует во мне в малой доле. Мое настоящее имя Демьян Невзоров, и я давно покинул скамью училища. По долгу службы вынужден был скрывать свой истинный облик. И я не сказал еще одного».

Точка в конце предложения казалась жирнее положенного.