- Да я-то сделаю, только какое такое воровство от них может случиться? Старик калека, да вдова с двумя дочками. Никакой шкоды от них николи не бывало, разве муж ее покойный кого в лавке обвесит, так то...
Некстати скрипнувшая под ногой половица заставила говоривших замолчать, а я, чертыхнувшись про себя, нарочито громко топая зашел в горницу и обратился к лежащему в постели иеромонаху и стоящему рядом старосте.
- Как ты себя чувствуешь святой отец?
- Благодарствую князь на добром слове, слава господу, немного лучше.
- Аминь! Ну, что же, хорошо коли так. Вот тебе фляга моя, пусть тебе из нее рану моют, да чистыми тряпицами перевязывают. Бог даст, затянутся твои раны, может еще и встретимся.
- А ты князь уезжаешь разве?
Да. Нечего мне тут делать, двор где я останавливался, сгорел совсем, да и дела у меня...
- Совсем сгорел?
- Почти, только однорукий да дочка его и остались, да и те вроде ума лишились из-за своих.
- Из-за своих?
- Так, девочки их не-то в дыму угорели, не-то в том амбаре от татей прятались, что дотла сгорел.
- Горе-то какое, господи...
- Вот-вот. Ой, Еремей Силыч, забыл совсем, тебя там боярин Вельяминов чего-то ищет.
- А зачем я ему, - спросил староста подозрительно глядя на меня.
- Так, а я почем знаю? - Удивился я с самым искренним видом, - дело говорит у него до тебя.
Староста с озабоченным видом вышел вон, а я тем временем прощался с иеромонахом, давая ему последние наставления по поводу его раны. С наружи послышался истошный крик: - "Помилуй боярин!" и засвистели плети. Отец Мелентий прислушался и спросил:
- За непочтительность?
Я в ответ лишь развел руки, дескать, что я могу, порядок такой. На что иеромонах только вздохнул.
- За непочтительность надо!
Выйдя во двор, я нашел экзекуцию уже законченной, а Аникиту строго выговаривающего охающему старосте:
- Будешь знать, как князьям перечить! Теперь проси у князя прощения за невежество свое, да благодари за науку!
- Что поговорили? - Спросил я, усмехнувшись, у Аникиты, - тогда собирай своих и, не мешкая в путь, пора нам.
Вскочив на коней наше воинство, тронулось прочь из Железного Устюга. Местные жители нам в след не махали, впрочем, не осыпали и проклятьями. И лишь городские мальчишки какое-то время бежали следом, провожая нас. Когда город совсем скрылся из виду к нам из леса выехали трое моих драбантов сопровождавшие телегу в которой сидел однорукий Лука со всем семейством.
- Ты что их всех забрал? - немного удивленно спросил я у Казимира.
- Так добром они Марьюшку не отдавали, а приказа рубить не было, - отвечал мне бывший лисовчик с самым невинным видом.
- Много ли народу видело как их вывозили?
- Нет, ваше высочество, я велел их рогожей накрыть, так что никто их не видел.
- Пожалуй, ты все правильно сделал.
Семейство бывшего кузнеца тем временем с тревогою следили за нашим разговором, как видно, гадая о своей дальнейшей судьбе. И только Маша довольно улыбалась глядя на меня лучистыми глазенками совершенно ни о чем не заботясь. Неподдельная радость маленькой девочки передалась мне, и я улыбнулся ей в ответ.
- Здравствуй Марьюшка, ты скучала по мне? - обратился я к девочке.
- Скучала, - ответила она и тут же спросила, - а ты привез мне гостинец?
- А как же, и тебе, и Глаше, и матушке вашей с дедом. Только сейчас недосуг, а как встанем на привал, так я вам их и отдам. Хорошо?
- Нужен мне твой гостинец, черт ты заморский! - пробурчал на мои слова старик.
- Не скрипи старинушка, - усмехнулся я, - житья бы вам в Устюжне все одно не дали-бы, и ты, поди, знаешь почему. А так увезу вас в Москву, да к делу пристрою, глядишь и проживете.
- Что-то ты больно добрый.
- Что есть - то есть!
Когда мы вернулись в Москву, уже изрядно похолодало и зарядили дожди. Последние версты были сущим мучением, но
