-- Прости, княже, -- прогудел Аникита, -- а только ты иной раз такие вещи знаешь, что никакому пророку неведомо. И потому мы тебя спрашиваем -- ну погоним мы ляхов, а дальше что?
-- Как что? Сперва их погнать надобно, ну а потом, известное дело, соберете Земский собор да и выберете себе нового царя. Ну, а там постепенно все успокоится, вернете земли потерянные. Не все и не сразу, но вернете. Москва вот отстроится, станет еще краше прежнего. Чего вам еще?
Аникита решительно махнул рукой, как будто человек, на что-то решившийся, и горячо заговорил:
-- Прости, князь, если что не так скажу, а только когда на соборе выбирать царя начнут, мы с Анисимом тебя кричать будем.
-- Чего? -- обалдело протянул я. -- Ты ополоумел, поди!
-- Подожди, герцог-батюшка, не лайся, -- заговорил Анисим. -- Ну сам посуди, на что нам этот барчук квелый Миша Романов? Да и жив ли он еще. Сказывают, ляхи в кремле уже с голодухи друг дружку есть начали, и если так, то и Мишу, и инокиню Марфу, поди, схарчили давно, прости меня господи! -- закончил полусотник, перекрестившись.
-- Эко вы хорошо придумали, а меня спросить забыли! А мне это все зачем?
-- Как это зачем? -- удивленно переспросил Анисим. -- Нешто царем быть хужее, чем герцогом?
-- Господи, да что же это такое! На шапку Мономаха кто только не зарился, меня вот только не хватало. А то, что я веры лютеранской, забыли, поди?
-- Большая беда! Перекрестишься за-ради такого дела.
На мое счастье, вернулся Казимир и прервал этот начавший меня раздражать разговор.
-- Мой герцог, поляки! -- доложил он результаты своей разведки.
-- Где, сколько, пешие, конные?
-- Здесь недалеко, в основном пешие. Лошадей немного, всего с десяток, и видать, что давно некормленые. Пеших десятков примерно семь.
Выбравшиеся в поисках съестного из кремля поляки хотя и сторожились, все равно атака рейтар стала для них полной неожиданностью. Лишь единицы попытались дать нам отпор, остальные бросились бежать и тут же попались зашедшим с тыла стрельцам Анисима. У поляков не было никаких шансов -- стрельцы стали наковальней, о который рейтарский молот разбил их разрозненное сопротивление. Улизнуть никому не удалось, за исключением одного, лошадь которого была немного лучше прочих. Пока мои бывшие подчиненные, разозленные видом разоренной Москвы, рубили угодивших им в руки врагов, я погнал своего коня за убегавшим шляхтичем. Будь его лошадь в лучшей форме -- он легко ушел бы от моего довольно тяжелого мерина, но бескормица сделала свое дело, и я понемногу его догнал.
Поняв, что уйти не удастся, шляхтич развернулся мне навстречу и, выхватив саблю, попытался атаковать. Ну уж дудки, рубиться со шляхтичами дураков нет, и я в ответ выхватил пистолет и разрядил его в своего противника. Расстояние плевое, я с такого не промахнусь даже пьяным, кремень исправно высекает искру, и поляк, не поняв еще, что умер, уронив на землю саблю, упал следом. Спешившись, я подошел к поверженному противнику. Точно убит, живые так неестественно не лежат. Сам виноват, нечего было хвататься за свою карабеллу, может, и пожил бы еще. Сабля, кстати, весьма недурна, как и прочее снаряжение. Ну, где черти Казимира носят? Я что, сам должен трупы раздевать, что ли, все же имперскому князю такое невместно. Хотя кому легко...
-- Ну, чего ты возишься, раздевай давай ляха, -- услышал я голос за спиной.
Медленно обернулся -- и увидел, как за мною наблюдают два казака. Один лет тридцати, крепкий усач, держал меня на прицеле своего самопала и при этом паскудно улыбался. Другой почти мальчишка лет четырнадцати, вооружен только легким ятаганом в руке.
-- Раздевай, раздевай, чего спишь, да складывай аккуратно, и свое можешь рядом положить, оно тебе уже не понадобится.
Вот же пропасть! Ну, какой черт понес меня за этим проклятым шляхтичем! Однако делать нечего, казак не шутит и еще застрелит, чего доброго, надо подчиняться и тянуть время -- авось, мои сообразят, что герцога потеряли, туды их в качель.
Медленно обдираю покойника и складываю дорогое убранство рядом. Алчность заставила казака подвинуться ближе и внимательно рассматривать трофеи. Бдительности он, впрочем, не терял и держался настороженно.
-- Дозволь, казак, нож вынуть, -- попросил я его, -- уж больно у ляха перстень на руке хорош, жаль бросать, а так не сниму.
-- Перстень, говоришь, нет, давай я сам, а ты, Мишка, держи его на прицеле, -- отозвался он и передал самопал
