Он зашагал, чувствуя, что ноги вроде уже не настолько чуждо-деревянные. Но язык с гортанью ему по-прежнему не повиновались.
Перед ним распахнули узкую железную дверь, бетонные ступени вели вниз, в темноту.
Он шагнул. Мысли, доселе остававшиеся его собственными, резко начали путаться, смешиваться, слова чужого языка зазвучали внутри черепа, отдались резкой болью по всей голове.
Ему предстояло что-то сделать. Вот прямо сейчас, немедленно.
Он просто не мог понять, что именно, и от этого становилось очень плохо.
Голова кружилась. Сильно резало шею, словно на него накинули тонкую стальную струну.
Ступени, ступени, ступени. Он же не хочет туда, он не хочет в темноту! Там таятся кошмары страшнее всего, что может измыслить Особый Департамент, чудовища, повинующиеся жуткой лесной ведьме, как же их не видит конвой, они все сейчас достанутся на зуб…
Снизу раздался дикий, истошный вой, переходящий в режущий слух визг. Человеческая гортань не в силах извлечь из себя такие звуки.
Двое стрелков с нетопырями в петлицах замерли.
– Что это, Джош?
– Кабы знать, – мрачно ответил другой егерь. Скинул с плеча карабин, передёрнул затвор; его товарищ сделал то же самое.
– Не стой, шагай! Твоя камера ещё не близко, – пихнул он мастер-сержанта в спину.
Ноги повиновались плохо. Сержант попытался что-то сказать, предупредить, остеречь – напрасно. Тьма сгущалась, в ней тонули блёклые пятна газовых рожков, и подземный коридор представал узкой щелью между готовых вот-вот сомкнуться гибельных стен мрака.
А визг всё длился, делаясь то выше, то ниже, то чуть громче, то чуть тише, но не останавливаясь.
Харпер, вдруг забилась пленной птицей мысль. Это он. Ведьма что-то учинила с ним, что-то непроизносимое, неизъяснимо ужасное…
У конвоиров, похоже, решительности тоже поубавилось. Однако тот, которого назвали Джошем, вдруг зло оскалился, крепче сжал карабин:
– Хорош труса праздновать! Пошли! Время отрабатывать жалованье!
Это подействовало. Они вновь шагали сквозь чернильную темноту, и мастер-сержант не видел впереди ничего, кроме тусклых, бледных, ничего не освещавших вокруг себя светлых пятен от раскалённых бесцветным пламенем сеток над железными раструбами горелок.
Он не видел ни пола, ни стен, ни дверей в них. Существовали только тьма и визг Харпера.
– Шагай!
Конвоир по имени Джош словно старался подбодрить сам себя.
Как далеко, хотел спросить сержант. И вновь ничего не получилось.
Глухие удары впереди, словно кто-то или что-то бьётся в запертую дверь. Скрежет рвущегося металла.
– Держи-и! – яростный крик обрывается мокрым бульканьем и жутким хрустом, тоже мокрым.
– Джош, – остановился егерь. – Джош, там что-то…
– Штаны не намочи, – злобно бросил Джош. – Дьявол, ни зги не видно, что у них с фонарями тут?.. Пол, где твой…
Он не договорил. Впереди загрохотали выстрелы.
Что-то огромное, тёмное метнулось на них из мрака впереди. Что-то залитое кровью, уже пробитое пулями, живое, безумное и очень опасное.
Оба егеря-конвоира оказались, однако, не трусы и не лыком шиты. Не просто тюремщики, чьей единственной обязанностью оставалось водить в камеры и из камер скованных наручниками арестантов.
Они разом упали на одно колено, разом вскинули карабины к плечам. Выстрелы грянули в унисон, и мастер-сержант готов был поклясться, что слышит звук раздираемой пулями плоти.
Тёмная масса обрушилась на них сверху, рыча, визжа, плюясь обжигающе-горячей слюной и размахивая когтистыми лапами. Сержанта отбросило, вжало в жёсткий холодный бетон, он ударился затылком.
Заорал опрокинутый Джош, его товарищ выстрелил в упор, крича и дёргаясь, но карабин его отлетел, ударившись в стену. Тёмное чудовище перемахнуло через распластанные тела и, не обращая на мастер-сержанта никакого внимания, помчалось дальше,
