к выходу из подвала.
Он остался лежать, чувствуя боком что-то мокрое и горячее.
Это был Джош, вернее, то, что от него осталось.
Сержант видывал всякое, всякие раны и всякую смерть, но сейчас его согнуло в приступе жестокой рвоты.
У другой стены ворочался и стонал другой конвоир.
Солдат Её Величества никогда не оставит раненого товарища. Надо позвать на помощь, надо крикнуть, надо выбраться отсюда…
Но вместо всего этого мастер-сержант вдруг понял, что бредёт дальше в глубь подземелья, по всё тому же узкому коридору. Без цели и смысла, но бредёт и бредёт, пошатываясь, спотыкаясь, перешагивая через неподвижные тела, ступая в хлюпающие лужи чего-то, что могло быть только кровью.
Дальше, дальше, дальше. Ему надлежало куда-то прийти, в какое-то место, и там предстояло сделать… что-то донельзя важное.
«Остановись!» – хотелось крикнуть ему.
Бесполезно.
– Совсем плоха, – бледная от тревоги Предслава Вольховна обихаживала старшую сестру, застывшую у камня, к которому привалилась спиной.
Оборотням младшая из Вольховен велела «нишкнуть и ждать».
Они ждали, как умели только они. Недвижные, словно вросшие в землю валуны.
А потом со двора, огороженного высоким кирпичным забором, настоящей крепостной стеной, донёсся истошный вопль, сменившийся не менее истошным визгом.
– Пробирает, – мрачно отметила Предслава, поспешно отжимая полотенце и утверждая пахнущий травами компресс на лбу Анеи Вольховны. – Ох, сестрица, сестрица, велика сила твоя, но и темна же!..
Темна, подумал Всеслав. Темна, потому что кроме неё, старшей дочери Вольхи Змиевича, никто за то не взялся. Все хорошими да красивыми быть норовят, вот как та же Предслава. С ворогом лютым биться, грудь на грудь с ним выходить, кровь проливать во честнoм бою, идти путём хоть и трудным, да светлым. Где и от людей тебе уважение, и перед собой чиста.
А вот Анея Вольховна…
На такое-то отваги, пожалуй, поболее требуется, что медведицей по лесам скакать, имперских офицеров ловить.
Встрепенулась и Волка. Глядела, подобно брату, то на двор, откуда раздавался дикий визг, то на старую волшебницу. Ждала команды.
Но Анее Вольховне было не до них. Глаза закатились, и на мир смотрело слепое, жуткое, белое. Лицо потемнело, морщины углубились и сделались острыми, словно ножевые разрезы. Руки, словно сухие ветки, коричневые, пальцы скрючены – увидишь, до смерти помнить будешь, по ночам от страха просыпаться.
– Готовьтесь, – бросила Предслава, не отходя от сестры. – Сейчас сработают чары, увидим, где Молли. Туда бросайтесь, выручайте. Переполох будет преизрядный, это наш шанс.
…Младшая из сестёр-чародеек положила пальцы на виски старой Анее. Сморщилась, словно от боли.
– Таньша, Всеслав, вперёд! Вихрем летите, я вам дорогу укажу по слову Анеи!
Наконец-то. Свирепое долгожданное чувство свободы, свободы от всего – конец всем расчётам и выжиданиям, вот он, честный бой!..
Солдаты, мельком успел заметить Медведь, меж тем направились совсем в другую сторону, прочь от них с сестрой. Не зря подняла тревогу старая волшебница, отвела глаза страже, открыла им путь!..
Вот он, стремительный их бег, когда они мчатся напролом сквозь низкое примученное редколесье, мчатся двумя живыми снарядами, не боясь ни пули, ни пламени. Там, впереди, рос и ширился шум не шум, крик не крик – смесь воплей, команд, выстрелов, визга, низкого рыка.
Полный хаос, как и обещала Анея Вольховна.
Они чётко знали сейчас, куда поспешать и куда направляться. Помогает старая Вольховна, дивное чародейство затеяла она, дивное и страшное, как и вся сила её; одна попытка у них с Волкой, одна-единственная, нельзя ничего испортить, нельзя подкачать!
Огромными скачками они приближались к каменной ограде. Настоящая стена, какую и вокруг града пустить не стыдно; такую
