имя. Имя, мой бог, имя…
– Цветавушка моя единственная… – Рука скользнула чуть ниже и ощутила под собой горячую обнаженную грудь, а вторая – теплую бархатистую кожу бедер. – Лада ладная, лебедка ненаглядная.
Облик из памяти был близким и доступным, мягким. Он слышал девушку совсем рядом, ощущал ее горячее дыхание, он ловил губами ее ладони. И хотя разум подсказывал Орею, что все это обман и фантазия, но юное тело и молодая страсть взбунтовались супротив разума, окунувшись в омут воспоминаний, и губы его слились в страстном поцелуе то ли с памятью, то ли с реальностью, то ли просто с желанием. Девичье тело было близким и желанным, а разум – далеким и бесполезным. Безумие подняло руками горячее, ощутимое, плотское воспоминание на постель, оно целовало соски и шею, ласкало колени и бедра, оно рвалось к вратам наслаждения.
– Лада-ладушка моя, ручеек весенний, свет рассветный, радость моя ненаглядная. Моя родная… Моя любимая…
Это был тот самый огонь, каковой сжигает все, стоит лишь дать хоть малую слабинку. Пламя, что высосало все силы юного бога до последней капельки, обратив в сладость единения, подобную извержению вулкана. И потому Орею понадобилось время, прежде чем он смог найти в себе волю, повернуться и снять повязку.
В постели юноша находился один.
– Проклятье! – уже окончательно запутавшись, что было реальностью, а что наваждением, Орей вскочил, натянул штаны и куртку, выскочил за полог. Пробежал по качающемуся проходу, сунулся в светелку наследницы Макоши. Девушка лежала здесь, в постели, и рыдала. – Проклятье!
Юноша кинулся к наследнице Табити, повернул к себе:
– Прости!
Но оказывается, заплаканная девушка смеялась. Смеялась и плакала. Толкнула его ладонью в грудь:
– Все хорошо, Орей, все хорошо! Уйди, пожалуйста, а то ты все испортишь. Оставь меня. Все хорошо! Ты даже не представляешь, Орей, насколько я счастлива! Уйди! Уйди!
Что бы там ни говорила юная богиня, но до рассвета сын Макоши пребывал в тревоге. Он понимал, что опять натворил неладное. И первым делом, едва поднявшись, отправился искать Ящеру.
Это оказалось несложным – колченогая девушка тоже поднялась с рассветом и стояла среди скульптур на круглой площадке перед храмом.
– Хорошего тебе дня, великая! – окликнул ее Орей.
– Я надеюсь, великий! – оглянулась сияющая Ящера. – Смотри, Орей, это море!
– Да, великая.
– Скажи, Орей, твоя ладушка когда-нибудь видела море?
– Нет, – покачал головой сварожич. – И теперь, наверное, никогда уже не увидит…
– Увидит, – с уверенной улыбкой ответила колченогая дева. – Камень в твоем амулете цел. Значит, она жива. Это главное. Мы ее найдем. И ты покажешь ей море. Вы встретите здесь свой рассвет, держась за руки, умоетесь холодной соленой водой и согреете губы поцелуем. Не сдавайся! Пока ты ее помнишь, она не пропадет. Ты ведь ее помнишь?
– Я ее помню, великая… – слабо улыбнулся Орей.
Минувшая ночь оказалась странной. Вроде бы и неправильная. Но губы хранили жар поцелуев, тело помнило взрывы страсти, а память берегла облик его ладушки, его красавы, его лебедки. Словно бы именно она приходила к нему поздним вечером. И еще – он видел, как лучились счастьем глаза Ящеры, и понимал, что все это – благодаря ему. Всегда приятно ощущать, что сделал кого-то счастливым. Даже если это пятнистая и худосочная дочь прародительницы скифов.
– Ты знаешь, Орей, я никогда не умывалась в море, – сказала Ящера. – Я вижу его каждый день, но так ни разу и не прикоснулась. Здесь целых сорок мраморных ступеней. Близок локоть, да не укусишь.
– Сорок? – поддавшись порыву, юноша подхватил девушку за бедра, посадил на плечо, сбежал вниз и опустил на песок возле одного из причалов.
Ящера рассмеялась, вошла в море по колени, наклонилась, стала плескать воду в лицо. Оглянулась на Орея. Тот тоже присел, умылся. У него внутри зародилось некое предчувствие, но… Но ничего не случилось. Набрызгавшись, девушка просто вышла, взяла его за руку и кивнула:
– Спасибо, Орей! Ты настоящий бог, ты смог свершить для меня чудо!
Сварожич улыбнулся, поднял ее на плечо, вернулся наверх, к храму, и поставил дочь змееногой Табити туда, где взял.
– Как ты могуч, Орей! – восхитилась, оправляя тунику, девушка. – Это твой дар, да?
