равновесия крылья вкупе со злобным клекотом не хуже слов поясняли намерения зачарованного Владетеля.
– Эй, Бжестров, потише! Я уже впечатлился тем, какая грозная пташка из тебя получилась. – Олдер, вслед за Антаром, тоже сделал пару шагов назад, но в глазах тысячника искрился смех, и это лишь еще больше раззадорило Ставгара, но увы: при очередном прыжке Бжестров выяснил, что дальше его не пускает свитый из жил шнур, привязанный к опутенкам на ногах. Расправив крылья, беркут замер на месте, не сводя настороженного взгляда с «карающих», а Остен, перестав улыбаться, сказал:
– Отныне ты больше не Владетель, а ловчая птица, чье место на соколятне нашего князя. Чем быстрее ты смиришь свою спесь, тем легче тебе будет перенести и все остальное, но одно ты должен запомнить накрепко. Лишь от твоего собственного поведения зависит, как я стану к тебе относиться – как к неразумной твари или как к человеку.
Кивнув неподвижно замершему Антару, Остен вышел из залы, не удостоив больше Бжестрова ни взглядом, ни словом.
…Последующие несколько суток зачарованный Владетель провел в полном одиночестве, без пищи и воды. Разорвать привязанный к лапам шнур так и не вышло, и все, что оставалось Ставгару, – устроиться подальше от двери, до предела натянув сдерживающий его повод. Все свое отчаяние, весь гнев на изменившего его колдуна Владетель выплеснул в первый же день, и теперь им овладела глубочайшая апатия. Еще недавно такие яркие стремления и чувства словно бы выцвели и растворились в воцарившейся под сердцем пустоте, и теперь Бжестров коротал часы почти в полной неподвижности. На сооруженную в зале, приспособленную для птичьих нужд присаду Ставгар не обращал даже малейшего внимания, зато часто смотрел на открывающийся ему с облюбованного места клочок неба. Дни стояли ясные и сухие, но созерцание бегущих по бездонной синеве облаков или скользящего по полу и золотившего опилки солнечного луча не приносило Бжестрову успокоения, а лишь еще больше растравляло душу. Своим колдовством тысячник создал для него темницу, побег из которой был просто невозможен. Одним махом лишил всего – имени, речи, облика, но при этом оставил память и жизнь… Вот только зачем ему такое существование?
Ответа на этот вопрос Ставгар не находил, зато почти сразу же заметил, что за ним непрестанно наблюдают – в забранном густою решеткой оконце то и дело появлялось лицо неусыпно караулящего пернатого пленника Антара, но Бжестров не удостаивал его даже ответного взгляда. Что толку прожигать ненавистного тюремщика глазами, если даже сказать уже ничего не можешь, а разгневанный птичий клекот вызовет у «карающего» лишь слабую улыбку…
Цель же устроенной ему голодовки была ясна Владетелю с самого начала. В своей теперь уже прошлой – человеческой – жизни Ставгар более иных, подходящих для Высоких, забав любил соколиную охоту и хорошо знал, как приучают к хозяину ловчих птиц.
Вначале пойманный молодняк морят голодом и не дают спать, а когда истощение и усталость того же ястреба или сокола дойдут до предела, прикармливают птиц мясом с руки, до тех пор, пока они не станут послушными человеческой воле. Древний и жестокий, но от этого не менее действенный способ применялся везде и всегда но разве мог Бжестров, наблюдая за тем, как сокол бьет в воздухе цаплю, хоть на миг представить, что придет время, когда так будут приручать его самого?.. И если в своем, оставшемся прежним, разуме Ставгар не сомневался, то измененное тело во всем следовало привычкам беркута – одна растерзанная перчатка чего стоит! И это только начало, а если новая натура станет сильнее? Сможет ли он хоть немного сдерживать себя?
В таких невеселых размышлениях прошло несколько дней, а потом Ставгара вновь посетил Остен. Причем в качестве гостинца тысячник вполне ожидаемо принес сырое мясо.
– Ну что, Владетель, обедать будешь?
От освежеванной заячьей тушки исходил будоражащий кровь запах свежей дичины, и Бжестрову нестерпимо захотелось впиться в принесенное ему угощение когтями и клювом, ощутить вкус нежного мяса… Но, пересилив разом взбунтовавшиеся чувства, Владетель так и не сдвинулся со своего излюбленного места. Лишь прикрыл глаза, дабы не видеть искушающую его дичь, а Остен недовольно качнул головой.
– Я знаю, что непривычно, но пойми – людская пища более тебе не подходит. Теперь от нее не будет никакого проку. Один вред.
Тысячник замолчал, выразительно глядя на устроившуюся прямо на полу птицу, но беркут в его сторону даже головы не повернул, и Остен, подойдя ближе, положил мясо прямо перед птицей.
– Послушай, Владетель, если бы я хотел позлорадствовать, то притащил бы тебе вместо обеда пару-тройку крыс: уж чего-чего, а этого добра в крепости хватает. Но я просто хочу, чтобы ты поел.
В этот раз Ставгар, повернув голову, коротко взглянул на тысячника, но тут же отвернулся вновь, а Олдер разом помрачнел:
– Я ведь уже говорил, Бжестров, что у тебя есть два пути. Либо ты ведешь себя разумно, либо я буду обращаться с тобой как с бессмысленной тварью. Если ты не возьмешься за еду сам, тебя станут кормить насильно. Ты этого добиваешься?
