– На дураков не обижаются, – усмехнулся Остен, все еще не сводя взгляда с по-прежнему красного от ярости и стыда Мелира, а потом повернулся к замершим у входа «карающим»: – Посланники Владыки слишком торопятся – вынесите клетку.
Воины бесшумными тенями метнулись в проход за спиной Олдера, а сбитый с толку приказом кривоплечего тысячника Ревинар удивленно поднял брови.
– Клетку?.. Я не ослышался?
Остен ответил ему каменным выражением лица, а еще через несколько мгновений «доблестный» уверился, что не ослышался: во двор действительно вынесли дорожную клетку, в которой, сердито нахохлившись, восседал беркут. Птица была очень крупной, с необычайно мощными лапами и клювом, а взгляд ее желтых глаз был до крайности злым – на какой-то миг Ревинар даже порадовался тому, что его и птицу разделяют прочные прутья клетки, но потом растерянность накатила на него с новой силой.
– Что это, Остен? Мы должны забрать у тебя Владетеля… Крейговского Беркута…
– Не пойму, что тебя смущает, Ревинар, – приказ Владыки я выполнил в точности. – Лицо Остена по-прежнему оставалось невозмутимым, но в глазах плясало с трудом скрываемое веселье – он явно наслаждался растерянностью княжьих посланников и своим розыгрышем… Вот только розыгрышем ли? Не обезумел же тысячник настолько, чтобы насмехаться над волей амэнского князя?
Пока Ревинар пытался ухватить смутно забрезжившую в его мозгу догадку, Мелир, сам не свой от еле сдерживаемой злости на невозмутимого Остена, прошипел:
– Это переходит все допустимое. Подсунуть вместо Владетеля паршивый комок перьев! Это…
– Молчи, – оборвал негодующего племянника Ревинар. Вновь переведя взгляд с Остена на беркута, он увидел, как заточенный в клетку пернатый пленник при последних словах Мелира вздрогнул всем телом и повернулся в сторону оскорбителя. Казалось, птица уловила смысл человеческих слов…
Повинуясь озарившей его догадке, Ревинар торопливо прочертил перед лицом знак, позволяющий видеть скрытое, – сидящего в клетке беркута словно бы окутала густая, скрадывающая очертания птицы дымка, в которой через миг проявилось призрачное человеческое лицо. Колдовской туман клубился – и черты зачарованного человека, едва обозначившись, тут же исчезали, но Ревинар различил и сжатые в тонкую нитку губы, и прямой, с небольшой горбинкой – точно от перелома – нос, и полный холодной, неизбывной ненависти взгляд…
Мгновенно развеяв чары, «доблестный» повернулся к Остену.
– Невероятно… Я слышал, что пережить подобное изменение удавалось лишь одному из ста.
– Осознание сего обстоятельства вряд ли осчастливит Владетеля Бжестрова, – тихо ответил Ревинару Остен – веселье из его глаз уже ушло, сменившись застарелой усталостью. – И предваряя твой вопрос: он полностью сохранил разум, поэтому пусть Мелир поостережется в своих высказываниях.
Все еще ошарашенный своим открытием Ревинар согласно кивнул головой – любовь Владыки Арвигена к ловчим птицам не была секретом и для него, так что «доблестный» оценил задумку кривоплечего тысячника в полной мере. Мелир же, от которого не ускользнули ни действия дяди, ни слова Остена, обиженно поджал губы.
– Крейговцы – что обычные, что зачарованные – слишком слабы духом для того, чтобы их опасаться! К тому же магия легко усмирит даже самого дерзкого из них.
Остен насмешливо прищурился:
– Я оценил твою храбрость, Мелир, да только наш князь запретил использовать магию против этого беркута – Арвиген хочет усмирить его сам.
– Но… – недовольный такой отповедью Мелир попытался было вновь возразить, но Ревинар остановил его взмахом руки.
– Тише, племянник. Владыка действительно приказал мне обращаться с пленником с величайшей осторожностью и не применять к нему не только колдовство, но и любое иное наказание. Меня поначалу удивило такое снисхождение князя к крейговцу, но теперь я его вполне понимаю.
Урезонив племянника, «доблестный» приказал своим людям взять клетку и пристроить ее на одной из лошадей, а потом развернулся к по-прежнему невозмутимому Остену:
– У меня остался лишь один вопрос – к какой еде приучен этот беркут?
Олдер, услышав такой вопрос, едва заметно усмехнулся:
– Он же охотник, Ревинар, так что я кормил его дичиной. Свежей зайчатиной, если быть совсем уж точным.
«Доблестный» согласно кивнул и, коротко попрощавшись с Остеном, направил коня к въездным воротам. За ним, презрительно фыркнув, направился племянник и многочисленное сопровождение. Тысячник же, проводив гостей нарочито равнодушным взглядом,
