крутым изломом брови, на твёрдо очерченные, сжатые в одну линию губы – и согласно кивнула головой.
– Малика не забудет твоей щедрости…
Это были обычные в таких случаях слова, но тем не менее я не ожидала того, что произошло после них. Глава заставы, наградив меня хмурым взглядом, встал на одно колено и склонил голову, прося благословения. С трудом подавив смятение, я положила ладони на его тёмно-каштановые волосы и торопливо прошептала подходящие такому случаю строки молитвы…
После этого мы, обмолвившись парой ничего не значащих слов, наконец-то расстались.
Заставу я покинула вскоре после полудня – теперь, несмотря на то, что опасность вроде бы миновала, меня сопровождали сразу четверо «карающих». Глава отряда – его имя я так и не удосужилась узнать – приказал им быть со мною до самого города. Одним из охранников вновь оказался Рэдлин, и я, как только застава скрылась за поворотом, заметила ему, что болтливость – не самое лучшее качество для воина. Рэдлин, явно собиравшийся развлечь меня очередной беседой, после таких слов немедля прикусил язык и молчал ровно до тех пор, пока падающие на дорогу тени деревьев не стали косыми…
Его вопрос прозвучал вполне ожидаемо:
– Вы по-прежнему гневаетесь, госпожа?
Я отвела взгляд от дороги и, посмотрев на ехавшего со мною стремя в стремя Рэдлина, покачала головой.
– Уже нет. Тем более что сказанное тобой назад не воротишь.
В этот раз Рэдлин не стал молчать, а попробовал защититься:
– Так разве я что плохое сказал? Вы ведь действительно вели себя более чем достойно и смело? Разве это не достойно похвалы?
Услышав начало спора, едущие позади нас с Рэдлином «карающие» немедля навострили уши, и я, бросив на них внимательный взгляд, ответила так, чтоб они тоже уловили каждое слово.
– Одним из моих обетов Малике была скромность в словах и делах, Рэдлин. Теперь же моя клятва оказалась нарушенной… О какой скромности может идти речь, если обо мне теперь судачит целая застава?
Услышав такую отповедь, Рэдлин нахмурился и замолчал, но потом твёрдо произнёс:
– Малика – справедливая богиня. Она видит правду. А о вас, госпожа, рассказывали бы, несмотря на мое молчание, потому как твёрдость духа у вас, как у воина.
Я, промолчав, пожала плечами – другого способа прекратить крутящийся вокруг моей особы разговор на ум как-то не шло, но Рэдлин и не думал униматься. Выждав с минуту, он наградил меня внимательным взглядом и спросил:
– Это, конечно, не моё дело, госпожа… Но почему вы решили посвятить себя служению Малике?..
Что ж, рано или поздно этот вопрос всё равно бы прозвучал, поэтому я, немного поколебавшись, озвучила наиболее приемлемую для себя легенду – ту, где ложь заменялась недомолвками.
– Я потеряла единственную дочь, Рэдлин. Где ещё мне было искать утешения?..
Последовавший за моими словами очередной вопрос «карающего» тоже был вполне ожидаем:
– А как же ваш муж, госпожа?
Я вздохнула… Рэдлин не хотел мне зла, но его любопытство грозило растревожить старую рану… Впрочем, лучше было ответить сейчас, чтобы избежать вопросов в дальнейшем:
– Он погиб за несколько лет до этого – я одна растила свою Мали…
В этот раз мои слова привели к тому, что Рэдлин заметно смутился и замолчал… Но потом он всё же уточнил:
– Он был воином?
Вопрос «карающего» повис в воздухе среди внезапно обрушившейся на нас тишины – казалось, даже ветер перестал шуршать древесной листвой… Я же, угадав то, что так и осталось непроизнесённым, отрицательно качнула головой:
– Нет. Он был тяжело изранен разбойниками на тракте…
Услышав мои слова, Рэдлин не смог сдержать облегчённого вздоха, но, заметив, что это от меня не укрылось, смутился уже по- настоящему:
– Я сочувствую вашей беде, госпожа, но в то же время рад тому, что у вас нет причин держать зло на амэнцев… Наш глава тоже будет рад это услышать…
Вот теперь уже был мой черёд вопросительно поднять брови:
– При чём тут ваш глава, Рэдлин?
В следующие несколько мгновений я смогла убедиться в том, что румянец хорошо виден даже на очень смуглой коже, а Рэдлин едва слышно прошептал:
