Голубое сало

РИТА. Как это возможно?

МИША. Волны… радиоволны… (открывает глаза)… Он трамбовал бетон под фундамент. Лучше любой машины. Залезал в свежую заливку, рабочие протягивали ему шест. Он хватался за шест руками, а торсом своим начинал… так вот… быстро и тяжело вибрировать… трястись так… быстро и тяжело…

РИТА. Как эпилептик? Или… как испуганный, смертельно испуганный человек? У нас когда выгоняли Покревскую, она тряслась. Так тряслась, так тряслась… я никогда… никогда…

МИША. Он трясся, как… не знаю… возможно, это никто не может объяснить…

РИТА. Он был веселый?

МИША. Нет.

РИТА. Почему?

МИША. Не знаю. Он много страдал.

РИТА. Понимаешь, это на самом деле не важно. Человек может много страдать или внутренне все время мучиться, а при этом, как… ну… как бывает, да… при этом быть и оставаться… весельчаком. И порядочным человеком. Очень порядочным.

МИША. Не знаю. Не уверен. Порядочными людьми рождаются. А не становятся. Как дядя Мотя.

РИТА. Ну, дядя Мотя! Как можно сравнивать дядю Мотю и этого… как… вибро… трясульщик…

МИША. Трам-бо-валь-щик. Запомни. (Серьезно смотрит ей вглаза.) Это очень важная профессия. Особенно теперь… в наши дни… когда нам приходится строить… возводить разрушенное… то, что унесла война… и надо строить, строить, строить… очень много строить. По всей стране. А страна у нас большая.

РИТА (зажмуривается). Огромная! Мне иногда даже страшно! Представляешь, когда в Москве утро – во Владивостоке уже полночь. Люди ложатся спать, разбирают постели, укладывают детей.

МИША. И стариков. Старики ведь – как дети.

РИТА. Они беспомощны!

МИША. Очень. Иногда… (вздыхает) это противно.

РИТА. Нет!

МИША. Очень. Что-то… страшное такое…

РИТА. Смерть?

МИША. Нет, нет. Нет. Смерть… это смерть…

РИТА. А он… русский?

МИША. А как ты думаешь?

РИТА (смотрит на Мишу, потом на стакан, смеется и качает головой). Я дура… извини.

МИША. Ничего.

РИТА. Ну, а что потом было?

МИША. Когда?

РИТА. Ну… он трамбовал, трамбовал… этот… вибро…

МИША (машет рукой). Ах да… я не дорассказал… значит, он работал в бригаде Дурова, и…

РИТА. Это… родственник Дурова?

МИША. Какого?

РИТА. Ну, который со зверями… кувырки там разные… заяц барабанит… очень смешно… а я второй раз не пошла, свинкой болела.

МИША. Да нет… Дуров… это простой такой мужик… ну, работяга такой. Туповатый, но… дело знает. И вот, представь, работал этот у него… и я… знаешь… я всегда чувствую потенциальных доноров. Всегда. Это как… чувство цвета… или… нет, это как абсолютный слух. Вот, смотри (чокается своим пустым стаканом со стаканом Риты)… какая нота?

РИТА (щурится). Ну… фа, фа-диез… но у меня не абсолютный слух. Вот у Мамедовой Зойки – с рождения. И память – фе-но-ме-нальная! Фе-но-ме-нальная! За спиной что-нибудь сыграй – она сядет и сразу запишет. А скрипачка посредственная. Вот загадка жизни!

МИША. Я с ним сразу разговорился… и понял – солью с него. Много не будет, но пол-литра – солью! Сто процентов!

РИТА (сползает со стула на пол, садится рядом с грелкой, берет ее вруки). А… это… было пол-литра?

МИША. Почти… почти… (нюхает стакан) почти пол-литра… сто процентов…