– Позволь, ангел мой… – Хрущев подошел к нему, застегнул ожерелье и аккуратно расправил вокруг воротника сорочки.
Лица двух друзей отразились в сорока двух гранях изумруда.
– Tu ne peut pas t’imaginer combien tu m’es cher, mon ami, – проговорил Сталин, глядя в зеркало.
– Un ermite comme moi aime a entendre de telles choses. – Хрущев медленно поцеловал белое шелковое плечо вождя.
За время пребывания у власти Сталин только дважды пользовался своим секретным аэродромом: 22 июня 1941 года, когда вылетал в Пекин для заключения военного альянса против Германии, и 6 января 1946 года, сразу после совместного советско-германского атомного удара по Англии. В то морозное январское утро Сталин пролетел над испепеленным Лондоном, чтобы лично убедиться в наступлении атомной эры, так как до последнего не верил в мощь нового оружия.
В подземном аэродроме Раменки, расположенном неподалеку от Воробьевых гор, в любое время суток стояли наготове два самолета вождя – основной и запасной. Охрана, технические службы аэродрома и экипаж подчинялись лично Сталину.
В 13.20 на унылом пустыре в районе Мичуринского проспекта земля с полусгнившими бараками и хилыми деревцами разошлась, четырехмоторный Ил-18 вылетел из громадного бетонного зева и взял курс на запад, следуя секретному плану “Баран”.
В самолете помимо экипажа, Сталина и Хрущева находились: Надежда Аллилуева, Веста, Василий и Яков Сталины, Сисул, Аджуба и четверо ниндзя из охраны Хрущева.
Главный салон, обтянутый кремовой лайкой и отделанный карельской березой, был просторным и уютным. Солнце ярко светило слева в иллюминаторы, дробилось в хрустальных графинах с напитками, сияло на шарах и позолоченных лунках бильярда, в украшениях женщин, радужно-торжественно сверкало в гранатово-бриллиантовом аграфе, украшающем темно-синий бархатный берет Хрущева, и в рубиновом набалдашнике платиновой трости Сталина.
Под монотонное гудение моторов Василий и Яков быстро задремали. Хрущев пил виски “Chivas Regal”, поглядывая в иллюминатор. Сталин курил неизменную “Гавану”. Надежда читала журнал “Новый мир”. Веста вязала шерстяную “трубу” для левретки, спящей у нее на коленях.
– Пределы… пределы… – пробормотал граф, откидываясь на спинку кресла и трогая пальцем лед в стакане с виски. – Слишком большая страна у нас, Иосиф.
– Это достоинство, а не недостаток. – Сталин пускал дым в полукруглый потолок.
– Вот уж не знаю… – вздохнул граф. – “От мысли до мысли тыщу верст скакать”. Вяземский был прав.
– В его времена не было авиации. И атомного оружия. – Сталин нажал кнопку в подлокотнике кресла.
Бесшумно вошел Сисул. Сталин показал ему тростью на графин с абрикосовым ликером, и узкая рюмка с густой яркой жидкостью оказалась в левой руке вождя.
– Переизбыток пространства порождает проблемы, – зевнул Хрущев.
– Проблемы порождаются не пространством, а людьми. Ими же и разрешаются, – отпил из рюмки Сталин.
– И это разрешение затягивается на десятилетия.
– При слабой власти, mon cher.
– Странно… – вздохнула Надежда, прерывая чтение.
– Что, радость моя? – спросил Сталин.
– Какие-то странные вещи печатают нынче наши литературные журналы.
– Ты находишь?
– Вот, например, новая пьеса Симонова. Очень странная. Я бы не пошла на такую.
– Ну… театр не должен стоять на месте. Это живой жанр, – заметил Сталин. – Я, например, не понимаю Ионеско. Но его любят миллионы. С этим надо считаться. Симонов тоже очень популярен.
– Наверно, я сильно поглупела за последние годы. Для меня лучше Чехова в театре нет ничего.
– Ты у нас, мамочка, умнее всех, – не отрываясь от вязания, сказала Веста.
– Сомневаюсь… – с улыбкой вздохнула Надежда. – Жена вождя не понимает современной драматургии. Quelle horreur…
– А что за пьеса? – повернул к ней свое тяжелое носатое лицо Хрущев.
– Называется “Стакан русской крови”. Хотите, я вам почитаю?
– Большая? – смотрел на ее красивые руки Хрущев.
– В четырех действиях.
– That’s too much… – поморщился Хрущев.
– Граф, не бойтесь, все я не смогу прочесть, – усмехнулась Надежда.
– Радость моя, прочти нам первое действие, – задумчиво попросил Сталин.
