комсомольцев. Под стеклом лежало кружевное мужское нижнее белье, вышитое графиней Шереметьевой. Панно из моржовой кости, подаренное вождю якутами, изображало горячее соитие вождя с балериной Павловой. Другое панно – янтарное – называлось “Ленин и Сталин варят маковую солому в Разливе” и было подарком от рижских ювелиров. НЕТ ПОЩАДЫ ВРЕДИТЕЛЯМ! – теснились крепкие буквы на рукояти белого топора, спрессованного колумбийскими коммунистами, из чистейшего кокаина. Великий Мао преподнес вождю вырезанную из рисового зерна диораму “Казнь Бухарина на Красной площади в Москве”. Миллиардер Рокфеллер подарил отлитую из золота шинель, в которой Отец Всех Народов защищал Москву от озверелых орд Гитлера. Алексей Стаханов – свой отбойный молоток. Долорес Ибаррури – свою левую грудь. Вредитель Ягода – свое сердце.
– Погоди… – Веста подошла к родонитовому отцу и рассеянно положила руку на его холодный сапог. – А где… это…
– Что, Веста Иосифовна? – приблизился Николай.
– Ну… – она сделала неопределенный жест рукой, – этот… такой… большой.
– Большой? – переспросил Николай.
– Малиновый, малиновый, – сморщила лоб она, ища что-то глазами. – Ну-ка, ты… снимай, снимай…
– Что? – не понимал Николай.
– Снимай! Ну, снимай же! – она дернула его за брюки.
Николай помедлил, но, встретившись с ее угрожающим взглядом, расстегнул свои серые, хорошо отутюженные брюки.
– И трусы тоже, дурак! – прикрикнула на него она.
Николай повиновался. Она присела и внимательно посмотрела на его гениталии. По красивому юному лицу ее пробежала тень разочарования.
– Нет, – встала она, – это не малиновый.
Итальянские замшевые туфли ее обиженно прошли по густо налакированному паркету зала и зацокали по мраморной лестнице.
– Sale pute! – всхлипнула она и вдруг разрыдалась на бегу совсем по-девичьи, громко и беспомощно. – Saleee puteee! Merde! Meeeerde!
Николай подхватил упавшие брюки и кинулся догонять ее.
Хрущев раскрыл чемоданчик, посмотрел на голубое сало:
– Почему же ты молчал весь вечер?
– Вернее – всю ночь, – улыбнулся Сталин, подходя к нему сзади и обнимая его. – Если бы я сразу показал тебе, ты уже не захотел бы меня. Ты захотел бы голубого сала.
Хрущев закрыл лицо руками, открыл и снова закрыл:
– В такие мгновения я понимаю, что наш мир – это сон.
– Я это понимаю каждую минуту. С раннего детства.
Сталин поцеловал его горб, отошел и стал раскуривать сигару. На нем был черный китайский халат Хрущева.
Голый Хрущев сел на край кровати, сложил пальцы замком и озабоченно посмотрел на них:
– Мы потеряли время. Тебе надо было сразу ехать ко мне.
– С глыбой льда? Чтобы Берия обо всем догадался?
– Я уверен, он и так все знает.
– Mon cher, не стоит льстить Берии. Он не ясновидящий. Я все разыграл как по нотам.
– Мы потеряли, потеряли время… verflucht noch mal! – Хрущев шлепнул себя по мускулистым коленям, вскочил и заходил по спальной.
Его длинные руки вцепились в волосатые бедра, горб угрожающе выступал из согнутой спины.
– Du calme, mon ami. – Сталин выпустил дым в раскрытый чемоданчик. – Время работает на нас.
– Они не дадут нам выехать! Обложат, как медведей в Архангельском… Берия уже снюхался с Жуковым. У них вся советская армия плюс Лубянка! Этот petit con Жуков… Проблядь полковая! И эту гниду я спасал в 37-м от Ежова! Они готовы на все, как ты не понимаешь?!
– Прошу тебя, возьми себя в руки… – Сталин любовался поголубевшим сигарным дымом, клубящимся в раскрытом чемоданчике.
– Почему ты не придумал ничего?! Почему не связался со мной из театра?! Надо было арестовать их всех в театре, всех, всех сразу! Мои ниндзя и черкесы сделали бы это за три минуты!
– В этом не было необходимости.
