моей любимой страны!
– Любимой – после Германии, надеюсь? – Сталин с удовольствием разглядывал ее маленькое смуглое лицо с азиатскими раскосыми глазами.
– Не надейся, Иосиф, – вздохнул Гитлер. – Лени теперь больна русской темой.
– Это до тех пор, пока она не сделает фильм о России! – усмехнулся Сталин.
– Я готова хоть сейчас! – воскликнула Рифеншталь. – Но где идея? Где импульс? Я не могу снимать просто Россию! У меня так всегда. – Она взяла Сталина под руку и быстро заговорила: – Я снимаю то, что меня потрясает. В “Триумфе воли” это был Гитлер, в “Олимпии” – спорт, в “Атомной эре” – ядерный гриб над Лондоном. Но в России меня потрясает все! А мне нужен конкретный импульс.
– Он стоит перед тобой! – Гитлер указал бокалом на Сталина.
– Сталин запрещает снимать себя, тебе это известно, Адольф, – нервно тряхнула прямыми черными волосами Лени.
– Это правда, – чокнулся с ней Сталин.
– Сделай фильм о внутренней свободе в России, – серьезно проговорил Гитлер. – Это и будет первый документальный фильм о Сталине.
– Хватит о вождях, давайте о народе. – Сталин взял с подноса бокал, протянул Лени. – В “Триумфе воли” вы потрясли трон великого Эйзенштейна. Ни в одном фильме народные массы не источают такую сильную любовь.
– В “Броненосце “Потемкине”” они источают потрясающую ненависть! – сверкнула глазами Лени.
– А от любви до ненависти – народу один шаг, – с идиотской улыбкой заметил доктор Морелль. – Поэтому оба фильма великие. Они как… два сапога какого-то страшного Гулливера. Два сапога! А уж он-то в них так и шагает, так и шагает! Айн-цвай! Айн-цвай!
– Я жду inspiration, Иосиф, – произнесла в бокал Лени, не обращая внимания на Морелля.
Оркестр играл Моцарта.
Вдруг бокал с шампанским выскользнул из рук фюрера и громко разбился об пол. Гитлер посмотрел в дальний конец зала, присел и хлопнул себя ладонями по коленям:
– Блонди! Мальчик мой!
Огромный лимонно-белый дог кинулся через весь зал к своему хозяину. Две другие собаки – французский бульдог Негус и мопс Штази – флегматично дремали на бархатных подушках.
– Я тебя еще не
Музыканты прекратили играть.
Подойдя к коленопреклоненному хозяину, дог лизнул его в бледную щеку. Гитлер плавно поднял свои бессильно висящие вдоль тела руки.
Дог вздрогнул и оцепенел.
В зале наступила абсолютная тишина.
Ладони Гитлера зависли над головой дога и раскрылись длинными пальцами, как раскрываются диковинные тропические цветы.
До этого мгновения руки фюрера были руками обыкновенного человека, сейчас же они преобразились и стали теми самыми Великими Руками Гитлера, от которых трепетал весь мир.
Собака стояла словно чучело под сенью этих необыкновенных рук. Незримое напряжение пошло от них, все присутствующие замерли.
– Я тебя еще не трогал сегодня, – снова произнес Гитлер.
Вокруг его рук возникло слабое зеленоватое свечение, и синие искры задрожали на кончиках пальцев. Пальцы сжались, разжались и окостенели в каноническом положении “рук Гитлера”, словно сжимая два невидимых шара. Концы пальцев сильнее заискрили синим.
Сталин улыбнулся.
Это были руки Гитлера, руки его друга, разделившего с ним послевоенную старушку Европу. Руки, на силе которых держался Третий рейх.
Собака стояла не шелохнувшись. Ее желто-белая голова, освещенная сине-зелеными всполохами, казалась отлитой из неземного стекла. Черные влажные глаза остекленели.
– Мне надо учиться у тебя, мой друг, – произнес Гитлер бесцветным голосом, прикрыв веки, – многому, многому учиться.
