Руки его переливались сине-зеленым огнем.
Искры впервые вспыхнули на этих юношеских, грязных, исцарапанных руках в 1914 году в окопах под Верденом после прямого попадания французского снаряда в блиндаж, где сидело поредевшее отделение ефрейтора Гитлера вместе со своим юным командиром. После страшного грохота и ослепительной вспышки Адольф очнулся в центре большой земляной воронки, по краям которой громоздились изуродованные бревна и тела солдат. Руками Адольф страшно сжимал свою голову. Тогда собственные руки показались ему корнями двух исполинских дубов, кронами уходящих в небесную твердь. Могучие корни их впились в полушария мозга Адольфа с божественной беспощадностью, словно дефлорировав его сознание. Зажмурившись, он закричал от ужаса.
А когда открыл глаза, мир был уже другим. В нем не было страшно. Он стал родным, как тело Адольфа, и понятным, словно таблица умножения. Адольф отпустил голову и посмотрел на руки. В них была такая мощь, что он заплакал от восторга…
А через несколько стремительно промелькнувших лет Адольф Гитлер стоял на столе в переполненной мюнхенской пивной “Хофбройхауз”, готовясь впервые в жизни применить свою чудесную силу.
Большой прокуренный зал был переполнен и нестерпимо вонял пивом, вкус которого Адольф не переносил с детства.
Перед Гитлером выступал коммунист Эрнст Тельман – бодрый, чернобородый, раскрасневшийся толстяк, более часа сотрясавший аляповатые люстры “Хофбройхауза” своим рокочущим басом. Он говорил блестяще, доведя публику до исступления, выкрикнул: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”, сунул в рот два пухлых коротких пальца и грозно-переливчато засвистел, вызвав шквал оваций. Мюнхенцы подхватили его на руки и стали бережно передавать по залу, словно копченый окорок священной свиньи.
Друзья Гитлера – одноногий Рудольф Гесс и маленький черноволосый Альфред Розенберг – подтолкнули Адольфа к столу, но он инстинктивно попятился.
– Адольф, ты должен! – закричал ему в ухо Розенберг.
– Сейчас или никогда! – хрипел Гесс.
Они помогли Гитлеру вскарабкаться на стол. Он выпрямился и огляделся.
На нем был сине-зеленый мундир с белой свастикой на рукаве.
Кругом сидели и толпились эти жирные, потные баварцы в кожаных штанах, столь ненавистные ему, венскому аристократу. От них так несло мочой и пивом, что у Адольфа помутнело в глазах. Он понял, что его сейчас обильно вырвет на этот залитый пивом дубовый стол.
– Ну а ты что нам скажешь, синий глист? – выкрикнул усатый бюргер в шляпе с кисточкой, и зал засмеялся.
Подавив приступ тошноты, Гитлер сглотнул и произнес хриплым слабым голосом:
– Добрый вечер, соотечественники.
Дружный хохот сотряс пивную.
– Вот образ настоящего наци! – пророкотал из своего “красного” угла Тельман, и люстры снова закачались от хохота.
– Наци – свиньи! Наци – свиньи! – стал скандировать краснощекий Тельман, стуча по столу ополовиненной кружкой.
Зал послушно подхватил:
– Наци – свиньи! Наци – свиньи!
Десяток крепких рук вцепились в ораторский стол и принялись встряхивать его в такт реву.
Гитлер зашатался.
Гесс и Розенберг кинулись было на помощь, но быстро получили кружками по головам и повалились на мокрый пол.
Пытаясь сохранить равновесие, Адольф растопырил пальцы рук, собираясь упасть на них. Пальцы согнулись и засветились зеленым.
Зал не сразу заметил это. Но от рук Гитлера пошла незримая волна энергии, пробивающая и отрезвляющая пьяных бюргеров.
Стол перестали трясти, и через пару минут в зале воцарилась мертвая тишина. Раскрыв рты, баварцы смотрели на этого худого парня со светящимися руками. Кто-то громко выпустил газы.
Почувствовав свою силу, Гитлер направил руки на толпу. По кончикам пальцев пробежали синие искры, раздался треск, и десять синих молний, словно когти, впились в потное тело народной массы.
– Кровь и почва, – произнес Гитлер.
– Кровь и почва! – прошептали сотни немецких губ.
Казалось, прошла вечность.
Гитлер опустил руки. Свечение и молнии погасли.
Толпа мгновение оторопело пялилась на него, затем в ней раздались восторженные крики, и волна народного восторга смела
