Зажим спал, и ему снилось, как время, будто пленка, отмоталось назад. Они все вернулись в тот знаковый день, когда с утра их компанию загрузили в автозак и повезли в суд.
Ходжа рассказывает очередную хохму, не забывая отметить, что его мать в очередной раз сменила обувь (мать моя в бутсах и прочее), Сава напряженно хихикает в углу, Нос дремлет, и все идет своим чередом.
«Скоро Горянка», – шепчет чей-то незнакомый голос, и Зажим озирается по сторонам. Странно, но никого постороннего в автомобиле нет.
«Горянка», – повторяет он про себя, чувствуя, что название горной речушки означает нечто большее, чем просто географическая извилистая полосочка на местной карте.
Пока он размышляет об этом, сопоставляя известные факты и слухи, слышится мощный удар. Автозак переворачивается, как картонная коробка, и зэки кувыркаются внутри, словно плюшевые игрушки, находящиеся в этой самой коробке.
Еще один удар, потом пронзительный крик.
«Охрану кончают», – со знающим видом говорит Ходжа.
Сава смотрит на него своими расширенными глазами, за стеклами очков казавшимися просто огромными.
«Кажется, он должен быть одноглазым», – вспоминает Зажим.
Откуда он это знает?!
«Надо уходить, Зажим, – торопливо шепчет Сава. Его круглое напряженное лицо блестит от обильного потоотделения. – Ты ведь читал маляву от Доктора… Уходить… в лес… к Сиреневому озеру…»
Зажим понимает, что рыхлый зэк прав, но что-то останавливает его. Внутри зреет беспокойство, перерастающее в тревогу.
«Это ловушка, – вкрадчиво говорит ему незнакомый голос на ухо. – Вас всех убьют, Зажим».
Сава проворно лезет к выходу, к люку на крыше, который после падения автозака теперь располагался сбоку. Перед самым выходом толстяк оборачивается.
«Ты идешь, Зажим? – спрашивает он. – Доктору не понравится, если ты ослушаешься его…»
Ходжа с готовностью идет следом, за ним, бряцая наручниками, ковыляет Нос. Его спокойное, умиротворенное лицо вызывает ассоциацию с йогом, погруженным в нирвану.
«НЕТ! – хочет закричать Зажим. – Нам нельзя никуда идти! На всех убьют!!!»
Сава исподлобья смотрит на него, и зэка осеняет догадка – а ведь этот валенок понимает, что Зажим все знает наперед. Знает,
«А как же «стакан»? – вдруг восклицает Ходжа. – В маяляве написано, что мы должны взять с собой того, кто в «стакане»!»
И прежде чем Зажим успевает что-то возразить, зэк подбегает к одиночной камере и, позвякивая ключами, открывает ее.
В следующее мгновение все застывают на месте. Кажется, в воздухе замерли даже едва различимые пылинки. Все в мире остановилось. Кроме того, что находилось в «стакане».
Внутри одиночной камеры на крючке висит связка высушенных голов, каждая из которых была увенчана широкополой шляпой. Несмотря на трупные изменения, Зажим с ужасом узнает в одной из них себя. Вон Ходжа. Вот Нос. А это…
«Что за хрень?!» – кричит Ходжа.
Стук-стук.
Жуткая связка легонько постукивает по стальной стенке «одиночки», будто автозак все еще находится в движении, подскакивая на колдобинах.
Он открыл глаза, со свистом выпустив воздух из легких.
Уходя, Дикий не стал выключать свет, и в «теплице» было светло как днем.
Ходжа был в отключке. Из уголка его рта тянулась слюна, зэк болезненно стонал и постоянно вздрагивал.
Распухшая шея болела, в воспаленных глазах рябило, и зэк с нарастающим страхом открыл для себя, что начинает слепнуть. Он повернулся в сторону «лисички». Женщина склонила голову набок, из приоткрытого рта доносились глухие хрипы. После смерти своего супруга она некоторое время звала маму. Звала до тех пор, пока у нее не сел голос. С тех пор она не проронила ни