обнимая его одной рукой, прижимаясь боком к стволу. Ее крылья распустились, мягкие перья укрыли девушку плотным шатром. Просунув вытянутую мордочку между ними, лис увидел, что лицо Крылатой спокойно и умиротворенно. Она слегка улыбалась чему-то, не видимому глазам, прислонившись щекой к серебряной коре.
Чарли поворчал, переминаясь на длинных лапах, разворошил походный рюкзак и нашел там кусочек грибного пайка. Утолив голод, озабоченно поглядывая в сторону Дерева, лис свернулся оранжевым клубком, выдохнул и закрыл глаза.
«Зовущий не может причинить вреда девочке, – успокаивая себя, думал Чарли, стараясь уснуть. – Им просто о многом надо побеседовать. Когда я проснусь, она уже вернется и все будет хорошо».
Но заснуть у Чарли не выходило, как и поверить самому себе.
Глава 20
«Неужели смерть вот такая? – рассеянно думал Томас, гладя каштановые кудри, всматриваясь в любимое лицо, первый раз за многие дни не искаженное болью, страхом и удушьем. – Разве смерть – это покой? Разве она – исцеление, глубокий сон? Неужели умирать так нестрашно, неужели страшнее всего остаться по эту сторону?»
В доме суетились люди, кто-то постоянно распахивал дверь, и в сгустившийся полумрак врывались лучи дневного солнца вместе с запахом гари. Женщины, всхлипывая, но не теряя деловитости, перебирали вещи Анабель в поисках подходящего наряда для погребения. Фета ворковала над младенцем, который агукал ей, сжимая сморщенные розовые кулачки.
Томас не видел и не слышал никого, он сидел на краю промокшей от крови и пота кровати, держал Анабель за остывающую руку, мягко поглаживая ее ладонь большим пальцем. Струйку крови на ее подбородке он уже стер, и спокойное лицо жены не внушало ему печали. Она сейчас была так похожа на себя саму, на ту Анабель, которая смеялась его шуткам, крепко целовала по утрам, хрипло стонала под ним, ругалась на него, шутила, плакала, злилась, делала все, что делает обычная, живая женщина, что он просто не мог поверить в ее смерть. Разум принял случившееся за данность, не имеющую к ним, счастливым и молодым, никакого отношения.
«Она так спокойна, так прекрасна сейчас, – думал он, – смерть должна была обезобразить ее, сделать чуждой всему живому. Но этого же не произошло, значит, Анабель жива».
Томас протянул руку, крепко взял жену за предплечье и слегка встряхнул.
– Ну же, милая, просыпайся, – шептал он, продолжая трясти безжизненное тело. – Давай! Давай же! Ты живая! Проснись! Ну!
Он уже кричал, вопил во всю силу легких, не замечая, как слезы текут по лицу, а из болезненно скривившегося рта вырывается вой. Так воют только дикие звери, попавшие в капкан.
Крепкие мужские руки оттащили его, извивающегося, от кровати и вывели наружу.
– Так, парень, тебе надо собраться, – говорил ему кто-то большой и сильный знакомым голосом, но Томас ничего не видел из-за накатившей боли, от которой потемнело в глазах. – У тебя там ребенок новорожденный, Том, слышишь? – продолжал кто-то, хватая его за плечи, прижимая к широкой груди. – Я знаю, тебе больно сейчас, но она хотела, чтобы ты остался сильным ради ребенка…
– Не говори о ней так! – зарычал Томас, отталкивая Вожака. – Никто из вас ее не знает! Она не могла умереть, не говори о ней так!
Хэнк, не отпуская вырывающегося Крылатого, похлопал его по спине.
– Ну-ну, давай, поплачь сейчас и иди к дочке, – проговорил он, судорожно сглатывая.
– Я не буду плакать! Она живая, – кричал Томас надрывно, – она живая, я знаю… она… она не могла…
Наконец слезы прорвали последний заслон, силы покинули Крылатого, он обмяк, опираясь на Вожака, и заплакал, хватая ртом горький воздух.
Выследить отряд варваров оказалось нетрудно. Тяжелой поступью воины шли через пылевую косу, не скрываясь, не путая следов. Томас летел по их цепочке, не отрывая взгляда от песка: вот тут отряд устроился на ночевку, здесь варвары развели костер, тут освежевали пойманных лисиц – шкуры с рыжим мехом до сих пор валялись рядом с кострищем, – отсюда продолжили путь с наступлением утра. Не прошло и суток, когда Крылатый заметил их на горизонте – десяток темных точек, что становились ближе к нему с каждым сильным взмахом крыльев.
Тянущая боль в груди усиливалась, Томас отгородился так же, как давно привык не обращать внимания на боль от воспоминаний, старых ран и тоски. Медальон слабо шевелился, надрывая тонкие корешки, крылья то слушались, красиво изгибаясь на ветру, то становились слабыми, через силу делая взмах. Крылатый еще не падал на песок, успевая восстанавливать равновесие усилием воли, но первое падение было уже не за горами.
