что он ее оставил. Их большой путь через пустыню почти увенчался успехом, но смысла в этом больше нет. Никто из выживших не узнает об оазисе, никто не услышит зов Дерева. А значит, и главная цель, тайну о которой носил он в своем сердце все эти дни, никогда не будет достигнута. Значит, и в его жизни больше нет никакого смысла.
Медальон затрепыхался на груди.
«Ничего, парень, мы знали, что к этому и идет, – подумал Томас, пропуская первый удар в челюсть, что повалил его на песок. – Эта смерть ничем не хуже другой».
Варвары столпились вокруг его поверженного тела, ярость разливалась в них горячей рекой. Тяжелые удары сапог выбивали из Томаса дух. Задыхаясь, он скорчился в золе и прахе, хватаясь за грудь.
«Вот что значит задыхаться, – равнодушно думал Крылатый, словно наблюдал за всем со стороны. – Вот что она чувствовала».
Боль вдруг перестала быть чем-то ощутимым, время замедлилось, а сознание будто отделилось от тела, которое сотрясалось и корчилось. Томас заметил, как к нему подходит старый воин, еще сильный, но уже полностью седой, покрытый множеством шрамов, что затейливо сплелись с чернильными рисунками на коже. В руке он держал кинжал, испачканный кровью. Воин что-то произносил, ритмично, словно вводя в транс всех остальных. Языка варваров Томас не знал, но сейчас он понимал то, что слышал.
«Кровь за кровь. Кровь за кровь. Кровь за кровь».
Медальон ожил. Будто через толщу воды Томас приподнял руку и обхватил тоненькую деревянную пластину пальцами.
«Мы сейчас увидим Анабель, парень, – умиротворенно думал он. – Анабель ждет нас по ту сторону, один удар, и мы ее увидим. Если бы девчонка была жива, я бы поборолся. Но она умерла. И теперь пришло мое время».
Не мигая, Томас наблюдал, как старый воин склоняется к нему, скаля крепкие зубы. Варвар схватил Крылатого за волосы, оттянул его голову назад, показывая беззащитное горло луне. Томас почувствовал, как холодный металл касается натянутой кожи.
Варвары одобрительно вопили, размахивая руками. Старый воин рычал, наслаждаясь этим мгновением до того, как кровь хлынет ему под ноги, чтобы напоить луну.
Медальон, мелко трясущийся под пальцами Томаса, начал стремительно нагреваться. Секунды стали вязкими, они медленно тянулись друг за другом, Крылатый слышал лишь стук собственного сердца, словно кто-то шептал ему на ухо.
– Раз. – Медальон, горячий и подрагивающий, вдруг наполнился необъяснимой силой.
– Два. – Томас почувствовал, как трещина проходит по тонкой деревянной пластине.
– Три. – Трещина расширялась, льющееся из нее сияние заполнило собой все вокруг.
– Четыре. – Волна света вырвалась из распадающегося на части медальона.
– Пять, – прошептал Томас, наблюдая, как варвары рассыпаются и вспыхивают, исчезая в этой волне.
Больше не было боли, не было мертвой пустыни, не было варваров, безжизненного тела, луны, самого Томаса. Был только серебристый свет.
Томас не мог заставить себя прикоснуться к ребенку. Сверток лежал на чистой, застеленной кровати, шевелился и призывно плакал. Фета оставила их, пробурчав, что сходит за кормилицей, пока он тут… Что он должен был сделать тут, старуха не уточнила, она просто вышла, закрыв за собой тяжелую дверь, отделяя Томаса от всего мира, заключая весь мир в нем и запеленутом младенце на кровати.
Ребенок плакал. Ему хотелось еды и тепла. Томасу не хотелось ничего. Совсем недавно на этой постели лежала его жена, которая вскоре умерла. Чужие люди унесли ее из дома готовить к погребению, а Томас лишь провожал их взглядом, растерянно вспоминая, как переносил Анабель через порог после свадьбы. Каким теплым, податливым и упругим было ее тело тогда. Как она хохотала, запрокидывая кудрявую голову, щуря глаза, подставляя его губам свои губы, плечи, колени и затылок.
И вот ее, безжизненную, остывшую, вынесли из дома. Голова Анабель бессильно склонилась на сторону, глаза были закрыты, лицо бесстрастно. Фета заботливо укрыла ее чистой простыней, но по ткани быстро расплылись кровавые пятна.
«Сколько крови она потеряла при родах? – неприязненно думал Томас, не глядя на дочь. – Она чувствовала, что угасает, она так спешила, так старалась, чтобы девчонка появилась на свет, что разорвала себя пополам, лишь бы успеть дать ей жизнь…»
Младенец залился плачем. Сильный и надрывный, он пронзал тяжелую голову Томаса, проникал в самое нутро, мешая думать. Вдруг плач оборвался, и в комнате воцарилась блаженная тишина. Томас расслабленно выдохнул и лишь потом насторожился.
Медленно, как к дикому зверю, он приблизился к свертку. Лицо девочки, сморщенное и напряженное, посинело, она хваталась маленькими ладошками за шею, беззвучно раскрывала ротик, слюна пузырилась в уголках губ, тонкие рыжеватые волоски налипли на лицо. В это мгновение она так невероятно, так невыносимо была похожа на Анабель, что Томас замер, не в силах
