уж прогляжу, стало быть. – Голос угодливо хихикнул.
– Спасибочки тебе, достопочтеный Пулнис, так и поступлю…
– Теллита, чего сегодня на рынке слыхала-то? – ожила за окном улица голосом соседки.
– Ничего особливого не слыхала. – Это был всегдашний ответ, после которого начиналась оживленная болтовня. – Буррта, говорят, окосела…
– Это какая? – присоединился еще один женский голос.
– Холларговой жены родня по матери…
– Первой али второй жены?
– Даива – это какая?
– Вторая…
– Вот ее-то родня по матери.
– Даива – это первая, вторую зовут Мукера.
– Перепутала ты все…
– А чего окосела-то?
– Пала во время выезда. Колесо у тележки подломилося. Пала она. Головой о землю приложилася.
– Боги-боги-боги… теперь-то что?
– Говорю же, окосела!..
– Закрывайте ставеньки…
– Заглохни ты, Пулнис, оглушил уже. Не глухие мы. – Цыкнули на ночного сторожа. – Теллита, а теперь-то чего будет?
– Не знаю.
– На рынке чего говорят?
– Сходи да послушай.
– Не могу я, ноги совсем отяжелели после родов. Завтречка заходи, поглядишь. Еле ворочаю ими.
– Я тоже зайду…
– И мне, если можно, отвори…
– Заходите, гостями будете. Не откажу. Всем дверь отопру.
– Вспомнила! Вызвали мага какого-то прямо от долины брездской.
– И что?
– Что, что? Ждут!
– Ай! Съехали мы. Чего коня упустил? Как выбираться будем? – Куча одеял в углу комнаты вздыбилась, и из-под нее поднялось заспанное женское личико. Оно с удивлением осмотрелось вокруг, по-детски хлопая ресницами, подумало немного, скривило ротик, и с непередаваемым по тяжкости стоном упало на подушки.
– Приснилось чего? – спросил холкун, сидевший за столом.
Он был молод, неплохо сложен, но уже отличался тем, что всегда наличествует у серьезного человека. Его красиво вышитую нательную рубаху топорщил книзу внушительный живот. Каум склонился над несколькими табличками, которые лежали перед ним на столе, и осторожно помечал что-то в них острой длинной костяной палочкой.
– Приснилось, – проговорили из-под одеял. – Мы с тобой выехали в Прибрежье. Там дом у нас, вроде бы. Великие воды я видела. Синие-пресиние! – Под одеялами разнежено потянулись и блаженно выдохнули. – Красота неописуемая. Я даже воздух чувствовала. Овевал меня, и пахло так вкусно. Всеми цветами, которые знаю. Но ты вдруг надумал возвращаться. Я ругаться с тобой принялась. Очи Владыки прямо над нами, а ты уж домой заторопился. Накричал на меня и поспешил в Фийоларг, но не доехали. Конь твой стороной пошел да дорогу потерял. Перевернулись мы… ой! – Девушка подскочила так, словно ее ткнули раскаленной иглой в приличествующее место. – А чего это мне такое приснилось?!
Холкун повел плечами, продолжая что-то писать. Затем его костяная палочка заскользила по другой табличке. После снова вернулась на первую, прошлась по ней точечно. Он вздохнул, откинулся на спинку стула и нахмурился. Одними губами он прошептал неопределенное «нет».
– Спроси у матушки, – бросил он в тишину у себя за спиной, продолжая вглядываться в таблички.
– Каум, сынок, ставни не запирай, – проговорили из другой комнаты. – Пулнис сказал, что не заметит.
– Хорошо, матушка. – Холкун отпил медовухи, отер небольшую в половину ладони длиной бороду, аккуратно расчесанную и уложенную, и снова склонился над табличками.
