– Эсдоларг пред нами единственное становище врагов наших. Только он.
– Но, превеличайший, Холкуния…
– Холкуния слаба. Она раздирает себя своими же когтями, подобно Муробу, порождающему хаос и страдания. Боорбрезд протянул руку к ее горлу, а Прибрежье саарарское вспорет ей брюхо. Не надобна нам она. Эсдоларг на нашем пути. Он лишь!
– Узнаешь в свой срок, – неожиданно проговорил голос, и Кин снова понял, что прочли его мысль, отчего же так, относящуюся к сказанному магом.
– Ты все еще не можешь со мной, – проговорил маг. – Тяжесть ощущаю я в тебе. Великую тяжесть. Иди прочь. А когда призову, приходи с ясными мыслями.
Кин вышел из шатра словно пьяный. Впервые за долгое время ему захотелось пригубить самого жгучего алкоголя, который мог быть в лагере.
– Эк, – прохрипел он, – осталась ли твоя бражка?
– Вот она, порий… рагбар… диг, – поправился он, и протянул оридонцу внушительных размеров мехи с жидкостью.
Кин с жадностью припал к ним и долго пил. Лишь подергивание века на его глазу выдавало, какую горечь он ощущает в своем горле.
Опьянение быстро наваливалось на него. В свою палатку он вернулся нетвердым шагом.
– Вернулась ли разведка? – спросил он у Чоста, который поднялся при его появлении.
– Да. Дремсы говорят, что Грозная крепость занята и приготовлена к нашему приходу. Есть там и пехота, и конница. Среди пехоты вынюхали лучников и топорников, а более никого. Конницы немного.
– Откуда они? Из Эсдоларга?
– Кони пахнут стойлом. Только в Эсдоларге оно. А воинов набрано не из крепости. Плохое у них оружье. Не так в Эсдоларге носят.
– Объясни получше.
– Дремсы говорят, что не было запаха доспехов: кольчуг, нарукавников, понож, а ежели такие слышались, то вперемешку со ржой. Плохо это. Не так в Эсдоларге…
– Понял. Что еще?
– Псы у них боевых там есть. Не более двух дюжин, голодны. Приготовлены под нас.
– Менее всего псов боюсь.
– Эк, Бурз, выступаем на рассвете. Идем, как если бы мало нас было да окружены были.
– Как и всякий раз, – улыбнулся Лихоезд. Жилка на его лбу вздулась и быстро запульсировала.
Боевой раж, с трудом скрываемый, передался и остальным.
– Пошли вон, – отмахнулся от них Кин. Голова его вконец отяжелела, и ему подумалось, что, не надо было пить, а после подумалось, стоило, может быть.
Когда воины вышли из палатки, он грузно повалился на ложе и лежал, с удовольствием расслабив свои члены. Сон, наваливавшийся на него все это время, вдруг, улетучился, и мысль стала ясна, как безветренное утро в ориданском приполье.
Кин выдохнул и с трудом поднял тело над столом, на котором лежала карта. Весь остаток дня и ночь он простоял над этим куском кожи, вперивши в него остекленевшие глаза. За их тусклым блеском, если заглянуть, можно было бы увидеть тени множества воинов, которые размахивали оружием и лезли на стены; видеть, как они срываются оттуда и падают вниз, а на их место заступают другие. Мгновение, и образы исчезали, а потом снова появлялись. Разум Кина дрался с врагом задолго до самой битвы.
– Рагбар-диг… был рагбар-дигом… теперь… рагбар… теперь… – Кин вздрогнул, – Пора, рагбар. – Эк стоял у раздвинутых полов палатки и весело глядел на полководца. За его спиной был виден треугольный край неба, тьма ночи на котором медленно растворялась под лучами восходящего солнца.
Хмурый кивнул ему и… улыбнулся. Он ощутил, что начинается тот период, начинается то будущее, которое он более всего любил. Не будет теперь до конца этой войны ни титулов, ни рангов. И Эк, и Бурз, и иные его энтории будут ему теперь не подчиненными, но друзьями, ибо по-иному и нельзя на войне.
Возможно в этом, и ничем ином и состоит ее прелесть.
Саарарские слуги стали разбирать его палатку. До слуха Кина донесся глухой рокот. Когда он вышел вон, то увидел, как громадная армия в несколько десятков тысяч воинов сплошным потоком текла через прикрепостной городок, заполняя его улицы многоголосьем. Звонкие переливы от бряцанья оружия перекатывались над крышами зажиточных домов саараров и затихали над морскими волнами, весело набегавшими на берег.
