Подобные вопросы роились в его голове. Он уже давно подозревал, что каким-то образом за один день прошло много… – и как только он доходил до этой части мысли, тут же гнал прочь, не веря, не имея смелости на такую догадку.
Людомар обустроил свое жилище на чердаке одного из складов. Он забросал один из углов так, что тот оказывался словно бы в тисках из груд мусора. Проем между досок был искусно сокрыт кожаной заплатой, а тот факт, что он выходил в глухую стену, скрывал появление людомара от посторонних глаз.
В один из дней Сын Прыгуна проснулся от того, что на главной площади города шумела большая толпа. И хотя сама площадь была достаточно далеко, но необычайная насыщенность шума его разбудила.
С нетерпением дождавшись вечера, он направился в кабак (со временем он уяснил, что трезвые холкуны любят поболтать ни о чем, а пьяные холкуны любят поразмышлять о вечном и насущном).
Он узнал, что город окружен войсками. Ищут какого-то беглеца такой важности, какой ранее не бывало. Сперва охотник подумал о себе, но с улыбкой отогнал эту мысль.
Между тем, по улицам стали ходить отряды солдат. Они врывались в дома и переворачивали все вверх дном. Даже на склад заявились несколько отрядов и долгое время шуршали внизу. На чердак тоже поднимались и даже ходили рядом с ним, но мусор разбирать поленились.
Кабаки и таверны наполнились солдатами. Всю ночь служивые куролесили, пропивая свое жалованье. После того, как трое суток людомар не мог урвать поесть, он решил покинуть город.
С некоторым сожалением он оставил его, перебрался через стену, прошел по полям, проскользнул между лагерями войск и скрылся в ближайшей рощице.
***
Рощица оказалась разделенной надвое витиеватой дорогой, колейность которой показывала, что ей пользуются больше извозчики, чем пешеходы. Людомар пошел вдоль дороги прочь от города.
Дорога вывела его на погост: огромный курган с несколькими входами, из жерл которых доносился непереносимый запах разлагающейся плоти.
Людомар резко свернул в сторону, чтобы обойти это место.
– Холку-ун! Не бросай! Не проходи! Помоги мне! – донесся до слуха тихий стон.
Охотник замер, прислушиваясь.
– Я умираю… умираю. Не проходи.
Сын Прыгуна задумался: умирает – значит, старик; умрет – значит, не скажет, что видел людомара (хотя если скрывать лицо, то он и так не поймет). Надо помочь.
Охотник скрючился и приблизился к лежавшему в пятидесяти шагах от него старику. Тот был сокрыт краями канавы, вырытой неизвестно зачем. Он был очень худ и бледен.
Старик тяжело дышал. Он ожил, едва тень Сына Прыгуна упала на него.
– Пить! – попросил он тихо.
Ему дали напиться, и посадили, вытащив из канавы.
Глаза старика и охотника встретились. Водянистые и, по всей видимости, плохо видящие старческие глаза несколько мгновений вглядывались в глаза Сына Прыгуна. Затем пелена слетела с них, и взгляд стал таким, как будто что-то вспоминал. После этого глаза резко расширились.
– Людомар, – прохрипел старик. – Ты живой!
Вместе с досадой к Сыну Прыгуна пришла задняя мысль: этот мне и нужен.
***
Тикки начал свою жизнь так, как и все холкуны. Он жил в городе в обычной семье. За ум его многие хвалили, но ему взбрело в голову развить и силу. А уж если Тикки что-то взбредало в голову, то выбить это из нее не представлялось возможным.
На свою беду, в пятнадцать лет Тикки стал расти. Он рос и рос, рос и рос, и процесс этот не прекращался до тех пор, пока он не вымахал достаточно, чтобы ему можно было присвоить титул «детина». К необычайной радости теперь уже юноши его заметили в войске холларга и включили в дружину. Служил он верой и правдой. Побывал во многих переделках, но боги всегда благоволили
