ему.
Все изменила битва в Деснице Владыки на Серокаменной равнине, когда боор Глыбыр был разбит войсками оридонцев и саараров с грирниками.
– Ты их не считай. Они так – ничто! Хвосты, мы их называем. – Тикки с удовольствием уплетал жареное мясо и всегда дивился, как это людомару удается его так быстро приготовить.
Охотник улыбался, но наказал себе никогда не показывать старику рочиропс.
Тикки оказался одним из немногих, которые осуждали решение Комта сдаться оридонцам.
– Позор. Я б не пережил, если бы у меня не родилась дочь. Ей плакался. Она хороша теперь. На слезах моих выросла.
Оридонцы прибывали со стороны Десницы Владыки в огромных количествах и подступили к Боорбогским горам. Комт призывал брездов сдаваться, чтобы сохранить жизни, но они отказывались. Тогда оридонцы поставили Комта главой над всеми пленными, кого он уговорил выступить против своих, и Комт взял для них все крепости, включая Боорбрезд, ибо не осталось в тех крепостях воинов – всех увел с собой на битву Глыбыр.
– Кичился потом, что если б не он, то всех бы перебили. А по мне, так пусть уж лучше бы перебили, чем так жить, как сейчас живем. Брездов заперли в их лощине. Даже в долину свою они проходят только по позволению, чтобы богам помолиться. Унизили донельзя. Что уж про нас говорить…
– Я слышал, что нравится всем, – осторожно вставил людомар.
– Эйх, – отмахнулся старик. – Это новая поросль. Не жили они никогда так, как мы жили. Тяжеловато было, зато по справедливости. Брезды над нами владычили, но хозяевами нам не были. Когда нужно было – помогали. Они нам, мы им. Со временем уж и позабыли, кто хозяин, а кто нет. Это только там, наверху они между собой раскланивались, распшикивались. А мы, простые которые, нам-то что?
Холкуны и при оридонцах смогли сохранить относительное самоуправление, но везде и всюду их заставляли показывать свое почтение и пресмыкаться.
– Вот есть там такой или такие – не знает никто – их называют Величайшие. А при них стоят Увеличайшие. Есть еще Великие, Привеликие, Высокие и Привысокие – так оно у них, вроде. Самый поганый оридонец, он мне «привысокий», а я ему «молча». Согнали всех в города. Раньше только холкуны по городам жили, а нынче все кому не лень. У пасмасов деревеньки пожгли и всех к нам загнали. Много работы нам дали. Этот… тьфу… уголь им делать. А от него тепла никакого. И нам же его продают потом. Ввели дебы. Зачем? Мы раньше и без них обходились. Рочиропсы поотбирали. Ранее и одежду мы делали сами, и еду почти всю сами, и телегу построить, если надо, сами могли! А теперь нельзя. Теперь каждый город что-то одно может делать. Даже поесть и то покупать надо. По городам поскребом поскребывать. И дошли-то ведь до того, что нет теперь ни холкунов, ни пасмасов, ни брездов – есть молчи. Много-много молчей, которые пресмыкаются и работают за дебы, да еще и радуются тому, что их обворовывают. Земель нас лишили, чести лишили. Так что молчи молча. Эхе-хе! Прилепили нам это потому, как мы все терпеть должны молча. Так и называют теперь молчами. – Старик отхлебнул воды. – А самое-то главное что? При брездах время шло, и все различия промеж нами стирались. Уважали мы их, они нас. А при этих? Уж двадцать восемь зим охолодило равнины, а они как считали нас грязью под ногами, так и поныне считают. Я же вот что думаю…
Но людомар больше не слушал. У него закружилась голова. Двадцать восемь лет! Он наконец-то узнал. Неожиданно для себя, но узнал. И даже если бы ожидал, услышанное его все равно бы оглушило.
Двадцать восемь лет!
Небо раскачивалось у него над головой. Небо плыло. Небо танцевало.
***
Путь в Чернолесье резко замедлился. Старик шел небыстро и часто уставал. Он увязался за людомаром так естественно, что у того не поворачивался язык прогнать его. Шли они всегда порознь: старик по дороге, а охотник в лесу. Попутно ему удавалось сразить стрелой какую-нибудь зверушку. Несмотря на то, что лук старика был старым, но все же чувствовалось, что это боевой лук: бил он точно и смертельно.
– На Синих Равнинах, как припомню, много городов наших было. На пальцах не пересчитать. Каждый город славился своими ремеслами, своими умельцами. Даже тракты промеж ними назывались подобающе: Одёжный тракт – по нему города стояли, где процветало портняжество; Кольчужный и Мечный тракты, а Молочный тракт – энтот и вовсе самым знаменитым был. Никто на моей памяти до конца тракта не доходил.
