И она подходит к запотевшему изнутри окну, протирает его и всматривается в мутное стекло.
И тут же видит одинокий желтый огонек внизу, на берегу реки.
А потом она видит что-то большое, черное и блестящее, и это что-то прилипло к стене чайной – ни дать ни взять вымазанный в смоле корень дерева, и он разматывается и карабкается, карабкается по стене вверх!
А еще прямо перед ее носом возникает что-то похожее на тонкий черный палец с когтем на конце, и этот коготок осторожно стучится в оконное стекло.
– Что за?.. – успевает сказать Марья.
А потом раздается громовой грохот, сверху ливнем летят куски штукатурки и куски дерева, и столь ценимая клиентами влажность Чайного дома Восковой улетучивается, клубами пара исчезая в зимнем ночном небе – потому что с дома срывают крышу и верхнюю стену.
В лицо бьет ледяной ветер, и Марья смигивает. Ужас парализовал и клиентов, большинство потрясенно молчат, слышится лишь несколько вскриков. И тут обрушивается другая стена, прямо в замерзшую реку, увлекая за собой галерею – и стоящую там Марью Воскову.
Она падает и видит, что та же судьба постигла многих клиентов. В голове мелькает безумная мысль: «Нас размажет по льду, как дюжину яиц…» И в эти нескончаемые секунды длящегося падения она вдруг видит, что под ней не лед – внизу лишь желтый свет, свивающиеся щупальца и жадно разинутая, подрагивающая от предвкушения зубастая пасть.
– Я что сказала, а?! Я сказала направить на помощь пяти пожарным командам каждого, каждого, мать вашу за ногу, солдата! – бушует внизу Мулагеш. – И проследите, чтобы это нашло, мать твою, отражение в телеграмме! И скажите капралу, чтоб исполнял приказ немедленно, и что любое промедление будет ему стоить очень дорого! Понятно – нет?!
Шара ежится в своем кабинете. Мулагеш со своими людьми расположились во всех помещениях первого этажа посольства: телеграфы отстукивают приказы, у всех дверей дежурят солдаты. В обычной обстановке она бы командовала операцией из своей штаб-квартиры, но посольство ближе к месту происшествия.
– Свяжитесь с генералом Нуром в форте Сагреша! – орет она. – Уведомите его о том, что произошло! Нам понадобится любая помощь, которую он сможет предложить! Как только он ответит, доложить мне немедленно! Даже если я приказала не беспокоить!
Шара потирает виски:
– Во имя всех морей, – бормочет она, – неужели обязательно так орать?
Шара очень довольна, что устранением последствий занялась Мулагеш, – в конце концов, это именно ее юрисдикция, и Шара может держаться в стороне на вполне законных основаниях. Но в глубине души она хотела бы, чтобы Мулагеш и ее солдаты просто покинули здание и оставили ее в покое.
Сигруд сидит в уголке и натачивает черный кинжал. Шкряб-шкряб, шкряб-шкряб… Настырный звук становится все громче, и вот он уже отдается эхом в Шариной голове.
– Это обязательно делать прямо сейчас? – спрашивает она.
Сигруд пытается скрести ножом потише.
– Че-то ты не в настроении…
– Я сегодня вечером чуть на мине не подорвалась, если ты не заметил.
Он пожимает плечами и сплевывает на лезвие:
– В первый раз, что ли?
– И мы спалили бесценное историческое наследие! – шипит она – не орать же про это громко.
– И что?
– А то! Я за все время службы так не лажала! А мне, знаешь ли, не нравится попадать впросак. Я к этому не привыкла. Да.
Шкрябанье замедляется – Сигруд думает.
– Это правда. Таких промашек мы еще не допускали.
– Это не одна промашка! Мы с самого приезда в Мирград промахиваемся! – И она залпом осушает чашку чая с видом моряка, опрокидывающего стакан виски.
– Зато опыт какой. Налажали, зато во время одной операции. Будем учиться на ошибках.
– Мне бы твой оптимизм, – мрачно отвечает Шара. – Я уже почти жалею, что сюда приехала.
– Почти?
– Да, почти. Потому что… хоть мы и по уши в дерьме, я бы все равно не доверила операцию другому агенту. Ты только подумай, что бы тут творилось, если бы приехала Комальта! Или Юсуф!
– А что, эти двое еще живы? Надо же, я думал, они уже давно на болт нарвались…
– Вот именно!
Она встает, подходит к окну и распахивает его:
– Мне нужен свежий воздух! Голова раскалывается от этого ора… – Она делает глубокий вдох, прислушивается и мрачно потирает глаза. – Даже на улицах орут! Нет мне покоя в этом проклятом го… – И тут она осекается. – Постой. Который час?
Сигруд тоже подходит к окну:
– Поздний. Слишком поздний для такого шума. – Он склоняет голову к плечу, прислушиваясь. – И они действительно орут. Ты не преувеличиваешь.
