Когда в разговор вступает шестидюймовка, грохот раздается такой, словно бы целая гора осела.
– Ложись! – орет Мулагеш, но Шара не слушает.
Она поворачивается к улице и вызывает толстую-толстую стену из мягкого снега. И приказывает ей повиснуть в воздухе.
Первые шеренги латников взрываются. Видимо, божественные доспехи способны уберечь много от чего, но на шестидюймовые пушки Божества не закладывались.
Ударной волной Шару и остальных сносит с батареи. Фасады зданий сечет осколками. Шрапнель влетает в снежное покрывало, замедляется и мягко падает на землю. Небо чернеет от скворцов.
В небесах раздается следующий залп, потом еще один, и еще, словно бы над головами у них бушует чудовищная гроза. Султаны взрывов расцветают вдоль улицы, все ближе и ближе к Колкану, который продолжает стоять, склонив голову к плечу, словно бы думая: «Это все очень необычно. Очень».
Сигруд с удовлетворением наблюдает, как его пушки разносят в клочья божественную армию. Он выравнивает курс «Морнвьевы», направляя ее прямо на закутанную фигуру. «У меня на борту пара сотен снарядов, – думает он. – Фейерверк получится за-ме-ча-тельный».
И тут он видит белое здание со стеклянной крышей – из Старого Мирграда, кстати. «Что эти небоскребы делают здесь?» – удивляется дрейлинг.
Подходит к борту и готовится.
– Возможно, я не выживу, – говорит он вслух. Потом пожимает плечами.
«Ну и ладно. Я всегда думал, что умру на палубе корабля».
Сигруд прыгает. Стеклянная крыша летит навстречу слишком быстро, он видит, как в ее сверкании отражается небо.
«Рука, – вдруг понимает он. – Рука больше не болит».
Небо раскалывается.
У Шары получается сесть как раз вовремя – чтобы увидеть, как дымную завесу над ними вспарывает стальной киль корабля. От борта отделяется крохотная черная фигурка и летит отвесно вниз на крышу белоснежного здания.
Колкан с любопытством наблюдает, как снижается металлический корабль, как летит прямо на него, как крылья задевают фасады домов, осыпая улицу дождем каменных осколков.
Шара понимает, что сейчас должно произойти. Она быстро вывешивает еще один слой снега, потом добавляет еще один и еще один и орет что есть мочи:
– Все прочь со стены! Все уходим со стены!
Колкан глядит на летящий на него нос корабля с некоторым изумлением, морщит лоб…
И тут мир вспыхивает.
Шара оглохла, ослепла и онемела… Вокруг звякает, брякает, грохает, трещит, верещит, хлопает, и она уверена, что это не из-за того, что она перебрала с психоделиками. Она слышит, как рядом стонет Мулагеш:
– Моя рука… моя рука… мать твою, рука…
Шара садится и оглядывается. Вот ворота – их выбило и перекрутило. А за ними – сплошное пламя и дым. А потом ветер медленно развеивает дымовую завесу.
Здания, лавки и дома вдоль по улице, ведущей к посольству, наполовину снесены и выпотрошены. Наружу торчат зубы балок, над обнажившимися фундаментами зияют внутренностями гостиные. Мостовая разбита в пыль, улица превратилась в каменистую, исходящую дымом канаву. На подоконниках, уличных фонарях, тротуарах сидят скворцы и молча смотрят на… что-то.
Колкан стоит посреди улицы, чуть согнувшись, полы плаща и укутывающие его тряпки развевает дымный ветер.
«Нет, – понимает Шара. – Это не Колкан».
Шара встает, вынимает наконечник черного свинца из кармана и, прихрамывая, идет вниз по улице к молчащему Божеству.
– Что, больно было? – кричит она.
Божество не отвечает.
– Ты впервые испытал на себе разрушительную мощь современной эпохи, – говорит она. – Возможно, современность отвергает тебя – так же, как и ты отвергаешь ее.
Божество поднимает голову, чтобы посмотреть на приближающуюся Шару. Но все так же молчит.
– Возможно, у тебя еще есть силы сражаться. Но, честно говоря, мне так не кажется. Этот мир не желает принимать тебя. А самое главное, ты не хочешь в нем оставаться.
Божество гневно заявляет:
– Я – БОЛЬ!
Шара встает перед ним и говорит:
– Но ты и удовольствие.
Божество колеблется и произносит:
– Я – ПРАВОСУДИЕ.
– Ты – разврат.
В ответ она слышит вызывающее:
