Шара слышит собственное дыхание, и оно кажется ей очень громким. Еще она чувствует, как колотится кровь в сосудах на лбу и за ушами.
– Да, – слабым голосом отвечает она. – Это значит, что моя… моя семья…
Как сильно горит этот костер, у нее сейчас глаза вскипят…
– …что в нас течет божественная кровь.
– Да.
– Мы… мы – те самые существа, которых больше всего боится наша страна.
– Да.
– Вот почему Колкан и Жугов подумали, что я – это вы.
– Возможно, что и так.
Шара плачет – не от горя, а от злости.
– Значит, все, что я сделала в жизни, не в счет?
– Не в счет?
– Но ведь мир приспосабливается к желаниям Благословенных, разве нет? Он помогает им совершать великие деяния – не потому, что они на них способны, а в силу их природы. Значит, все, что я сделала, – это понарошку?
Олвос затягивается трубкой и выдыхает дым.
– Ты, конечно, позабыла, – говорит она, – что Благословенная кровь от поколения к поколению слабеет. А очень часто теряет силу буквально сразу.
Она меряет Шару взглядом горячих блестящих глаз.
– Сударыня Комайд, вы как считаете, у вас жизнь легкая?
Шара вытирает глаза:
– Н-нет…
– И что, ты получала все, что хотела?
Шара припоминает, как падал наземь бледный помертвевший Во.
– Нет.
– Ты считаешь, – спрашивает Олвос, – что это в ближайшее время может перемениться?
Шара отрицательно мотает головой. «Если и изменится, – думает она, – то только к худшему – могу что угодно прозакладывать, что так и будет…»
– Ты – не из Благословенных, Шара Комайд, – говорит Олвос. – И хотя ты приходишься дальней родственницей мне и Жугову, мир обращается с тобой как со всеми остальными, – то есть плюет на тебя с высокой башни. Считай себя везучей. А вот с твоими родственниками… не все так просто.
Холодный ветерок щекочет Шарину шею.
В костре опять что-то лопается, снопом летят искры.
– Поняла, – говорит она.
Олвос поглядывает на нее из-под полуприкрытых век, словно бы прикидывая, что она будет делать дальше.
– Я рассказала тебе много, очень много, Шара Комайд. Дала тебе бесценную информацию. Что ты собираешься с ней делать?
В разуме Шары бушуют и свиваются гнев, горечь и жалость, взрываются фейерверками, но это лишь поверхность – со своими завихрениями, дурацкими кувырканьями и лихорадочными порывами. А со дна пузырьком всплывает… мысль.
Олвос кивает:
– Отлично. Возможно, я мудрее, чем думала. Божества – они не всегда понимают, что делают. Может, мы такие же орудия в руках судьбы, как и смертные… И возможно, я выбрала Ефрема лишь затем, чтобы сюда приехала ты.
Шара дышит очень медленно:
– Я думаю, – говорит она, – что мне пора домой.
– Хорошо, – соглашается Олвос.
И чубуком трубки показывает на просвет между двумя стволами:
– Пройдешь между ними – попадешь к себе в спальню. Хочешь уйти – иди.
Шара поднимается и смотрит на сидящую Олвос, не зная, как поступить.
– Я увижу тебя снова?
– А ты хочешь меня снова увидеть?
– Я… мне кажется, это будет здорово, да.
– Что ж… И ты знаешь, и я знаю, что, если ты решишься на то, что я думаю, и у тебя все получится, твой путь уведет тебя прочь от этих берегов. А я не хочу покидать это место – я не раздаю указаний своим последователям, но все-таки за ними нужно приглядывать.
И она стучит трубкой по пальцу:
