еще через несколько месяцев молодые покинули Новгород, отправившись к месту службы Завидича.
– И у нашей семьи начались проблемы, – продолжила Ира. – Сначала мелкие и незначительные, но они становились крупнее и крупнее. Род стал терять влияние и средства.
– Потом умерла мама, – тихо заметила Света. – А за ней ушел и отец.
– И если бы не помощь дяди Ивана, маминого брата, назначенные нам опекуны давно растащили бы все имущество Осининых, так же как имущество Завидичей, – дополнила Ира.
– Мм, а при чем здесь… – встрял было я, но Света меня оборвала:
– Спустя восемь лет после заключения брака Мирон ненадолго появился в Новгороде. Без жены, но с маленькой дочкой. Дядька Иван рассказывал. Так вот Мирон появился… и исчез. Чтобы вернуться спустя еще десять лет, но уже не только с дочерью, как оказалось, последние несколько лет учившейся в Новгороде инкогнито, но и с подопечным, который никак не может быть его сыном, но носит ту же фамилию.
– И все-таки я не очень понимаю… – вновь не удалось мне договорить.
– Супругу Мирона похитили и продали в рабство, – резко проговорила Ирина. – К тому моменту, когда Завидич с Несдиничем сумели отыскать ее следы, наша тетя уже была мертва.
– А… что опекун?
– Как рассказывал дядька Иван, Мирон нарушил приказ начальства и вместе с друзьями поднял весь полк в ружье, – сверкнула глазами Света. – Против полутора тысяч штурмовиков поддержанных линкором «Слава», Кипр ничего не смог сделать. Линкор уничтожил все, что было способно летать или плавать, а штурмовики поочередно зачистили все три работорговых «города»: Акротири, Декелию и Темблос. Там, говорят, до сих пор никто не селится.
– Вот только вернуть тетю эта бойня не помогла, – закончила Ирина.
– Однако… – протянул я. Вот и открылась причина, по которой Хельга так яростно ненавидит работорговцев. Но Осинины правы, подобные происшествия не бывают спонтанными. Ну, пусть даже «Левиафан» действительно попал в силовой шторм, а не столкнулся в воздухе с каким-нибудь «китом», но все остальное… Кажется, кто-то решил воспользоваться удачной ситуацией и уничтожить, как выразились сестры Осинины, самую старую и мощную партию в Большой палате. Да и происходящее с семьей Завидичей сейчас, в свете сказанного, приобретает совсем другой вид. Политика! Я аж скривился. Ненавижу политику и интриги. Вздохнув, задавил гнев и… замер.
– Девушки, милые, красивые, а скажите мне, пожалуйста… Ведь Долгих тоже из «младших поясов», а значит, они тоже ходят под кем-то из старых фамилий. Так?
– Нет. Раньше так и было, но с тех пор, как Несдиничи затворились в своих поместьях и отошли от политики, у Долгих нет покровителя в Новгороде, – кивнула Ира.
Твою ж дивизию, с притопом да прихлопом… через три клюза вперехлест!
А вот об этом в документах Гюрятиничей не было ни слова. Я в тихом шоке. Как можно было пропустить такую информацию?! Сочли, что она не важна или устарела? Ха, этот номер мог бы пройти с кем-то другим, но я-то помню, что такое договора, заключаемые между родами. Пусть это память о
Нехорошо. Совсем нехорошо. Мне казалось, что Гюрятиничи, как лица заинтересованные в нашей семье, будут более открыты.
Впрочем, вполне возможно, что я просто сейчас сам себя накручиваю. В конце концов, чего я хотел? Чтобы мне выложили всю информацию от и до? Так не дорос еще. Да и документы, подготовленные Гюрятиничами, были отданы мне не для того, чтобы потешить любопытство, а с целью передачи сведений дядьке Мирону. Он-то в курсе всей этой кухни и наверняка увидит, откуда в этом деле ноги растут. Но сама картинка, конечно… м-да!
И чего я, дурак, раньше не поговорил об этих родовых заморочках с опекуном? Хотя… будь я на его месте, и сам бы не захотел вспоминать такую историю. И Хельгу я не расспрашивал об ее матери, решив, что это личное. Выходит, зря? Или нет? Черт! Как ни поверни, в любом случае оказываюсь в неудобном положении. Дурак, что не расспросил, и дурак, что не интересовался прошлым своего опекуна и названой сестры. Зная то, что я знаю сейчас, может быть, и по-другому отнесся бы к происходящему. А… к дьяволу все!
Но с дядькой Мироном нужно переговорить, закрыть пробелы, так сказать. Хм… может быть, отправиться прямо сейчас, пока еще госпиталь открыт для посещений?
Я глянул на часы, вспомнил об Алене, которую обещал встретить после работы… и отказался от идеи немедленно мчаться к опекуну. Сначала нужно успокоиться, да и слово держать надо. Вот прогуляюсь с Аленой, приведу мысли и чувства в порядок, а там видно будет. В конце концов, ничего сверхсрочного здесь нет. Папки с данными давно уже переданы мною дядьке Мирону, так что он в курсе дела, а расспросить его я могу и завтра. Решено.
На то, чтобы исправить настроение загрустивших сестер Осининых, времени ушло не так много. Все же обе девушки, несмотря на различие их характеров, отличаются редкой жизнерадостностью и долго хандрить попросту не умеют, по-моему. Так что через полчаса я покинул их общество и, в очередной раз воспользовавшись выходом в сад соседнего владения, принадлежащего семье вассалов Осининых, незамеченным выбрался на улицу.
Вернувшись в кондитерскую, я повинился перед Аленой за долгое отсутствие, был великодушно ею прощен… и отправлен за столик рядом со стойкой, чтобы не отвлекал от работы и в то же время находился под присмотром. Я упьюсь сегодня чаем. Хотя-а… из этих рук я готов принять хоть яд.
Очевидно, в связи с подступающей все ближе осенью жители окрестных домов старались проводить побольше времени в прогулках, ничем иным такой наплыв посетителей кондитерской в этот вечер я объяснить не могу. В результате закрыть лавку Алене удалось только в десятом часу вечера, когда на улице уже начало темнеть. И то с большим трудом. Одну парочку, залипшую за угловым столиком и, кажется, совершенно потерявшуюся в какой-то своей розовой вселенной, пришлось дважды уведомлять о закрытии заведения, пока те не вернулись в реальность и, тяжело вздохнув, не покинули кондитерскую, оставив нас с Аленой наедине.
