Волчица вскочила, схватила женщину зубами за подол рубахи и потянула за собой. Женщина кое-как встала на ноги и рванулась, пытаясь убежать, но волчица не выпустила подол и упрямо продолжала тащить за собой. Обезумевшая молодуха сделала несколько шагов, но, как привязанная, лишь описала полукруг возле лежащего тела игреца. Затрещал рвущийся лен. Кто-то яростно вскрикнул рядом, женщина безотчетно метнулась в другую сторону и тут почувствовала себя свободной. Волк из темноты больше ее не держал, и она побежала туда, где никого не было – в сторону ворот. Волчица следовала за ней, подгоняя, как пастушья собака – овечку.
Другие жители тоже стремились прочь из городка: баба, держащая под мышками с одной стороны ребенка, а с другой – визжащего поросенка, две вопящие девочки- подростка, намертво сцепившиеся руками, еще женщина с ревущим пятилетним мальчиком. Темнота осенней ночи сулила им больше надежды на спасение, чем углы родного жилья, где их раньше или позже все равно найдут. Не раз им пришлось по пути споткнуться о тела; одна женщина рухнула на колени, как подкошенная, обхватила ладонями голову лежащего и запричитала.
Волчицы никто не замечал: если кто и видел краем глаза серую тень, то принимал за собаку. Кому бы пришло в голову, что осторожный лесной зверь явится в городок, где столько людей, шума, огня?
Пара игрецов, выскочивших из крайней избы, кинулись наперерез беглецам; один схватил женщину с поросенком, и поросенок остался у него в руках, а второй устремился к молодухе.
– А ты куда… – начал он на ходу.
Но закончить не успел: так же беззвучно волчица совершила прыжок, ударила его передними лапами в грудь и вцепилась в горло.
Сомкнув зубы и вновь ощутив, как горячая кровь хлынула в пасть, она жадно глотнула этого хмельного напитка и тут же бросила свою жертву. Молодуха, вновь увидев зверя, опять метнулась в сторону, но волчица одним длинным скоком перерезала ей путь и толкнула в сторону ворот. Те виднелись уже совсем близко.
За воротами беглецы рассыпались кто куда и быстро потеряли друг друга в темноте. Лишь иногда откуда-то доносились всхлипы, хмыганья носом и тяжелое усталое дыхание, хорошо различимое чутким ухом волчицы. Но ее занимала только одна из женщин. Стоило той свернуть в сторону, как волчица преграждала ей путь и угрожающим рычанием возвращала на тропу. И несчастная вновь бежала, не чая дождаться окончания этого кошмарного сна, не зная, куда ее гонит этот волк, не понимая, зверь это или дух.
– Гости… мил… Суровец… Доброча… Доброчин! – задыхаясь, отрывисто выкрикивала Веснавка, применяя старое средство отогнать волка именами предков.
Она-то сумела вспомнить правильно. И Младина ясно видела их – своих прадедов-чуров. Белым строем они стояли вдоль тропы, но не вмешивались, зная, что этот волк не причинит их несчастной правнучке вреда.
Когда впереди заблестела река и показались мостки, беглянка обрадовалась им, как спасению. Вот ива, а под нею вытащенный на берег челн. Собрав последние силы, измученная женщина столкнула челн в воду, схватила со дна весло и оттолкнулась, торопясь отойти от берега, пока ужасный волк не запрыгнул вслед за нею. Река подхватила ее и понесла, полоса воды между нею и волком все ширилась, и она поверила, что спасена.
Встав над берегом, волчица наконец громко подала голос: подняла окровавленную морду и завыла, словно прощаясь и напутствуя…
…Темнота… тишина… тепло, и вроде бы все вокруг спокойно… Потом Младина осознала свое тело. Она лежит. Судя по ощущениям и запахам, она у себя дома, на полатях. Еще совсем рано, но скоро рассвет, вот-вот мать встанет к корове. Все как обычно… И все же ее не оставляло странное, но уже знакомое ощущение: будто она огромна, как небо, и весь мир помещается внутри нее. Невидимая мощная река несла ее куда-то вдоль темных берегов, и не в ее власти было остановиться… И в то же время казалось, что течение этой реки – ток ее собственной крови в жилах.
Младина заставила себя открыть глаза, но почти ничего не увидела. Да, еще слишком рано, почти ночь. Откуда это чувство усталости, разбитости… она ведь не больна?
И тут ей вспомнилось… о боги! Что это было? Младина в ужасе села на постельнике и убрала с лица прядки из растрепавшейся косы. Ночь… она бежала куда-то… какие-то лешие напали на неведомый городок, убивали мужчин, ловили женщин… нет, это было не здесь, не у Заломичей – слава чурам! И даже не у родни – она никогда наяву не видела того пригорка, частокола, тех изб. И там она… она ловила и гнала прочь от опасности какую-то близкую ей женщину, и даже… Младина зажмурилась. Нет, ну этого уж точно не может быть! Она… была… волчицей… и загрызла двух человек! Загрызла! На одного напала сзади, а другому вцепилась в горло…
Рот наполнился вкусом горячей крови, ее пронизало дикое наслаждение зверя, смешанное с человеческим ужасом; Младина сглотнула, чувствуя, что ее вот-вот стошнит, широко раскрыла рот и задышала как могла глубже, изо всех сил гоня прочь воспоминание об этом жутком ощущении. Опять, как на Купалу, когда Паморок пытался уволочь под воду Веснавку…
Веснавка! Младина чуть не подпрыгнула, сидя на полатях. Только сейчас она осознала, кто была та женщина, ради которой она сотворила все это.
И в это самое мгновение снаружи донесся глухой далекий стук, ясно слышный среди предрассветной тишины. Чем-то деревянным, большим суком или поленом, колотили в ворота Залом-городка.
– Отец! – закричала она во весь голос, свесившись с полатей. – Проснись, батюшка! В ворота стучат! Пришли к нам, надо открыть поскорее!
Из-за занавески, которой была отгорожена родительская лежанка, высунулась светловолосая голова Путима со всклокоченной бородой.
– Какого лешего об эту пору несет?
– Ох, матушки мои! – Бебреница проворно выскочила и принялась одеваться. – Не светает еще! Не беда ли какая?
Младина молчала. Она точно знала – беда.
