перед вилами он ведь вины своей не искупил, вот и вышло… как вышло.
– Но ты-то откуда знала, на кого вилы были гневны? – спросила изумленная бабка.
Ни у кого не укладывалось в голове, что ответ, который так долго и безуспешно искали мудрейшие головы сежан, известен молодой девке.
– А мне… Угляна сказала. – Младина едва успела подобрать правдоподобный ответ.
Сейчас ее спросят, почему это ведунья именно ее удостоила такого доверия. И что она ответит?
Но старшие только переглянулись и не задали ей больше ни одного вопроса. И у Младины похолодело в груди: опять возникло чувство, будто они сами знают что-то важное, что-то имеющее отношение к ней и ее судьбе, но ей самой неизвестное. Взгляды родичей оставались настороженными, полными тревоги. Они смотрели так, словно перед ними стояла не их собственная дочь и внучка, выросшая у них на руках, а нечто чужое и пугающее. Больше всего она боялась, что они проведают о ее ночных превращениях в волчицу – пусть всего лишь во сне! – а они, похоже, уже знали что-то такое… Знали больше, чем она сама.
– Ой! – вдруг прошептала позади нее Травушка. – А раз Веснавка вернулась, у нас что же теперь, опять на одну невесту больше получается? Или она уже не считается?
Наступили Осенние Деды. В этот день везде в домах, подав на стол обильный ужин, от каждого блюда откладывали по ложке в особую миску. Хлеба не ставили, всякое блюдо ели с блинами. Вставали из-за стола по старшинству: сперва самые старшие, потом младшие, чтобы младшим не случилось умереть раньше родителей. Когда все домочадцы встали, каждый положил свою ложку на «дедову» миску, а большуха накрыла ее «дедовым» полотенцем, где черной нитью был вышит узор со все тем же названием «деды». И теперь на миску поглядывали с тревожным трепетом: обрядовое полотенце отделило край стола от мира живых, сделало маленьким кусочком мира мертвых. На белом полотне лежала темная тень Мариных владений, что за Огненной рекой.
– А разве им всем хватит, по ложечке-то? – беспокоился Муравец, маленький сынок Липени, в первый раз сознательно наблюдая это действо.
– И так им сколько столов-то надо обойти! – объясняла ему бабка Лебедица. – У дедов-то внуков много, и не счесть, и везде им стол накрывают. Сперва один заглянет в избу: готов ли им стол? Если готов, то и других зовет, все заходят и за еду принимаются. А если не готов, то дальше идут. Но к кому деды не зайдут, тому весь год удачи не будет.
– А их увидеть можно? – Мальчик в робком любопытстве прятался в складках тяжелой черной бабкиной поневы и выглядывал одним глазком.
– Увидеть – нет, это только особые люди могут. А услышать можно. Если попросить кого, кто недавно умер, сказать: батюшка любезный, дай знать, здесь ли ты? И если вот так ложка стукнет, и дверь скрипнет, или лавка вдруг концом подвинется – стало быть, здесь батюшка. А видят дедов только особенные люди…
Младина молчала. Потом улыбнулась. Мальчик, боязливо выглядывающий из-за бабки, не видел, что те, кого он опасается, уже здесь. Заходя один за другим, они омывали руки в лохани, нарочно для них поставленной, и вытирались «дедовым» рушником, а потом проходили неслышным шагом к столу и садились: справа деды, слева бабки. Все они казались одинаковыми на лицо: различаются только те, кого ты успел застать на свете. Старики с окладистыми бородами, старухи в нарядных уборах чинно брали ложками из миски понемногу каши, киселя, блинов. Они казались светлее окружающей полутьмы, но если вглядишься в них, расплываются и тают сначала черты лица, потом вся фигура, и уже ничего нет…
И Младина больше не удивлялась, что видит их. Если и есть тут «особенные люди», она знала, кто это.
И только одна женщина не расплылась облачком тумана под пристальным взглядом Младины. Словно у живой, Младина различала каждую черточку, а гостья смотрела на нее не отсутствующим, как другие, а ясным и приветливым взором. Встретив ее взгляд, улыбнулась и кивнула. Была она немолода, невысока ростом, и в ее лице Младине отчетливо виделось что-то очень знакомое. Похожа на кого-то из ныне живой родни?
Окончив есть, деды и бабки дружно встали, поклонились сперва матице, а потом Младине. Надо думать, знали, кто здесь их видит. Она вежливо и почтительно поклонилась в ответ.
– Ты чего это? – раздался рядом удивленный голос матери.
Младина опомнилась: хороша же она, с отрешенным лицом и застывшим взглядом кланяется пустому углу!
– И эта с ума спрыгнула! – вздохнула Муравица. – Совсем наши девки… того.
Та женщина, которую Младина видела наиболее ясно, ушла последней. И даже обернулась на пороге, будто хотела что-то сказать на прощание, но лишь улыбнулась еще раз и исчезла. А Младина вдруг с опозданием сообразила, почему лицо призрачной гостьи показалось ей знакомым. Оно очень напоминало ее собственные отражения в воде…
После возвращения Веснояры все родичи ходили хмурые. Лежень разослал отроков предупредить соседей о появлении поблизости бойников: эти ватаги часто перемещались, и нельзя было предвидеть, где они всплывут. Девки переполошились: случай со старшей сестрой всем казался дурным знамением. Веснавка целыми днями сидела на одном месте, ни с кем не разговаривала и лишь временами принималась рыдать. Нить ее судьбы внезапно оборвалась, впереди зияла пустота. Да и старшие не знали, что теперь делать с ней. Если бы она была выдана замуж как положено, куплена за вено и отправлена с приданым, теперь ее надлежало бы вернуть в мужний род, и уже там ей подыскивали бы нового мужа. Но, выйдя замуж уводом, она оставалась такой же собственностью старого рода, как овечка, заблудившаяся в лесу, а потом найденная и возвращенная. И теперь родители снова могли выдать ее замуж уже по своему выбору. Больше всех волновалась Домашка: а вдруг за Дремана теперь отдадут Веснавку, а она опять останется с увядшим веночком?
С Младиной Веснояра так и не помирилась: не сказала ей ни слова, а при виде младшей сестры отворачивалась. И Младина не настаивала: почему-то боялась, что,
