и теперь перед ней громоздился целый завал из обрушенных бурей стволов. Она уже так устала пробираться без тропы, что просто не может решить, где его обходить – через вон те елочки, плотно сомкнувшие колючие плечи, или высокие кочки, между которыми вполне может быть вода. Ноги и так уже мокрые… но не все ли равно?
Темнеет. Проворная осенняя ночь придет уже совсем скоро. Ей не выбраться, она останется в глухой чаще навсегда, как вот этот сухой кустик черники, как вот эти рыжие кусочки сосновой коры. Лес поглотит ее… он всегда этого хотел.
Ощутив, как сильно устала, Младина села прямо там, где стояла. А потом почувствовала, как что-то легонько ткнулось сзади в шею под платком. Она вздрогнула от неожиданности и обернулась; щеки коснулось нечто холодное и влажное. Повеяло запахом зверя: рядом стояла уже знакомая белая волчица.
Теперь Младина не испугалась. Перед ней была она сама из того страшного сна. Или это волчица спасла Веснавку от бойников, а Младине все это только приснилось?
– Ты пришла… – Младина подняла руку и погладила зверя по загривку.
Волчица утешительно лизнула ее в щеку. Тогда Младина обняла ее за шею, как собаку, и прижалась к ней головой. Этот странный зверь, невесть откуда появляющийся в трудные мгновения, остался единственным ее другом на свете. Единственным близким существом.
Волчица потерлась головой о ее плечо, тихонько проскулила. Потом взяла зубами за рукав и потянула. Вставай!
Младина вздохнула, поднялась на ноги и отряхнула подол. Волчица права. От судьбы не уйдешь, и нечего тут сидеть до самой ночи. Надо идти.
Выпустив ее рукав, волчица потрусила куда-то вправо. Оглянулась: иди же за мной! Младина покорно кивнула и двинулась следом.
Она не удивилась бы, если бы волчица привела ее к избушке лунной женщины. Но пришли они, уже в густых сумерках, к Угляне. Когда впереди показалась знакомая изба, волчица остановилась и села: дескать, дальше иди сама.
– Спасибо, что проводила, – со вздохом поблагодарила Младина. – Без тебя я и к утру бы не дошла.
Волчица осталась сидеть, а Младина направилась к двери. Постучала. Стучать пришлось не один раз: видимо, Угляна в такую пору не ждала гостей.
– Кто там? – наконец раздалось изнутри.
– Это я, Младина, – отозвалась девушка. – Из Заломичей.
Она и раньше так говорила, но сейчас это «из Заломичей» приобрело иной смысл.
Угляна открыла и воззрилась на нее в изумлении:
– Ты чего на ночь глядя прибрела? Случилось что?
– Случилось… – уныло ответила Младина.
– Ну, заходи.
Угляна пропустила ее в избу, и Младина села на лавку. Внутри было тепло, и она сразу ощутила, что не просто замерзла, а вся пропиталась лесным диким духом, до самых костей.
– Раздевайся, сейчас горячего налью, – пригласила Угляна. – Домой-то уж не пойдешь сегодня, ночь на дворе. Или есть хочешь? Каши дать?
Младина покачала головой, на опухшие глаза снова навернулись слезы. Домой она не пойдет – ни сегодня, ни завтра. Нет у нее больше другого дома.
– Я… к тебе… насовсем… – с трудом выговорила она, борясь с рыданием.
Да и что рассказывать? Угляна ведь сама все знает! Сама должна понять, что ее отданная дочь вернулась! Воротилась в родной дом, чтобы здесь остаться.
Она смотрела на Угляну и пыталась осознать, что это ее мать. Найти в себе хоть каплю дочерней любви. И не могла – это по-прежнему была Угляна, волхвита. Живущая в лесу чужая и пугающая своей отстраненностью женщина.
И внешнего сходства между ними никакого. У волхвиты лицо какое-то костистое, с острыми чертами, с угольно-черными бровями. И выражение отрешенно-беспокойное. Еле-еле можно разглядеть остатки той красоты, за которую ее полюбил и Хотила, и Паморок, причина всех ее бед. И ростом она вон какая – длинная, худая. А у самой Младины рост ниже среднего, брови темные, но мягкие, пушистые русые волосы, нежный очерк лица… Никакого сходства. Наверное, в Хотилу она пошла…
– Как это – насовсем?
Угляна так искренне удивилась, что Младина снова растерялась. Уж кто-то, а волхвита должна понимать, почему эта девушка пришла к ней!
– Тебя что, из дому выгнали? Или сама, сохрани чуры, убежала?
– Но ведь я… – Младина не могла сообразить, с какого места начинать рассказывать. – Бабка сказала… что я не их… что я твоя дочь!
И выговорить эти слова вслух ей было так жутко, будто этим она окончательно разбивает свой прежний мир.
Угляна, хлопотавшая у очага, где разводила огонь, чтобы подогреть горшочек, повернулась к ней и застыла, опустив руки. Потом села напротив, не сводя с Младины черных в полутьме глаз.
– Твоя бабка… так сказала? – переспросила она через какое-то время.
Собравшись с духом, Младина изложила всю повесть начиная от возвращения Веснавки. События ночи, проведенной в облике белой волчицы, она пока опустила. Возможно, она потом расскажет об этом… своей матери, от которой и унаследовала эти способности.
– И вот теперь Могутичи думают, что я прокляла Травеня, а стало быть, навела на них «отреченных волков». Дескать, я прислала бойников, чтобы они взяли жертву за вил, за кровь межевых берез! Грозили собрать сежанское вече, нажаловаться князю смолянскому! А если они это сделают, то наших невест ни Леденичи не возьмут, ни другой кто не возьмет – все будут бояться, что мои сестры испорченные, дурной глаз имеют! И тогда бабка сказала, что я не их дочь. Что я – твоя. А раз так, то нечего мне у них делать. Она сама меня к тебе послала. Велела кланяться и передать: они-де тебя чтят и худого не желают, а меня выкормили, вырастили, теперь я должна у тебя жить, тебе помогать и
