Несмотря на усталость, приходилось спешить – пошел густой снег, засыпая его собственный след.
Издалека донесся знакомый звук рога, и Хортеслав перевел дух. Не он один уцелел в этом лесу…
Огней трубил не переставая, и звук рога разносился под снегопадом, как рев обезумевшего лося. Пожога, легко раненный в плечо, порывался отправить всех на поиски княжича, но Соловей убеждал его сперва собрать дружину и выяснить, сколько людей уцелело. Снег шел все гуще; хорошо, с Волчьего бугра принесли факелы. Победу можно было считать полной, и угрюмое лицо Ждивоя оживилось. Разбойничий поселок захвачен, злодеям не удалось закрыться в избах, пусть даже одну пришлось поджечь и сейчас она догорала, стреляя искрами на закопченный снег. Все «волки» были изгнаны, не менее полутора десятков перебито, то есть получалось, что ушло не более десяти-двенадцати. Немало тел осталось на бугре между избами, сколько-то в лесу, на тропе отхода. Возле тел валялись мешки, брошенные убегающими. Похоже, Хвалис ожидал нападения: серебро, самые ценные меха, оружие, шелковые одежды уже были увязаны и приготовлены к выносу. Возможно, вожак и сам намеревался уходить, понимая, что после убийства Благояра прежнее мирное житье в Чадославльской волости продолжаться уже не может. Но серебра оказалось меньше, чем Ждивой рассчитывал найти: скорее всего, предусмотрительный Хвалис зарыл часть в землю, но захваченные в поселке женщины не знали где.
А пока Чадославичи собирали добычу, Пожога собирал своих людей и до хрипоты звал княжича. Наконец Хортеслав явился: усталый и шатающийся, но живой. Кормилец и Соловей разом кинулись к нему, стали осматривать и расспрашивать. Оттолкнув Пожогу, волхв усадил Хорта на чей-то полуразбитый щит, положил руку ему на мокрый лоб и замер, вслушиваясь.
– Чуры уберегли! – с облегчением произнес он. – Я уж света невзвидел, как этот синец на тебя кинулся. Это ведь сам Хвалис и был!
– Который из трех? – прохрипел Хортеслав.
– Один он был! Глаза отводил прехитро, мороков напустил, и ты троих видел вместо одного. Я ж кричал тебе!
– Слышал.
Хортеслав действительно слышал крик, но не мог отличить настоящего врага от тех, что мерещились. Теперь стало ясно, почему три «медведя» были так похожи и почему стрела и клинок проходили сквозь них, не причиняя вреда.
Ждивоевы родичи бродили по лесу с факелами, отыскивая оброненные мешки убежавших разбойников. Раненых приканчивали; иные успели уйти или уползти довольно далеко, но по следу нашли всех. Чадославичи тоже понесли потери: трое убитых и с десяток раненых, так что бойникам рассчитывать на пощаду не приходилось. Да и куда девать таких опасных пленников? Хортеслав недосчитался двоих отроков и хотел непременно найти их, чтобы тела за ночь не обгрызли хищники.
– Сегодня здесь ночуем, – сказал ему Ждивой, когда они наконец сошлись. – Устали люди, чтобы домой на ночь глядя тащиться. По свету еще обыщем здесь все, а потом запалим к марам! Чтобы и следа от этого гнезда волчьего не осталось!
– А ты братанича-то нашел? – спросил Хортеслав, вспомнив, что здесь должен быть и парень из городка.
– Нашел. – Ждивой отвел глаза. – В избе положили.
По лицу его Хорт понял, что парень мертв.
– И не знать, отчего… – подавленно пробормотал Ждивой. – То есть кто его… Наши в суматохе не признали или те твари ползучие…
Хортеслав вздохнул. Бедняга Звенибож сам не понял, кто ему теперь свои и с кем он, а в общей свалке его и убил неизвестно кто…
– Заберем, со своими похороним, – обронил Ждивой.
По крайней мере, родичи еще считали парня своим.
Ночь прошла спокойно. Назавтра маленькое войско потянулось на лыжах обратно в городок, везя на волокушах приобретенное добро и четырех молодых пленниц. Из разбойничьего гнезда выгребли все подчистую, оставив только лавки. Перед уходом избы запалили, снеся в них все трупы бывших хозяев. И долго еще в этом краю ходили рассказы о черном оборотне и о призрачных волках, охраняющих забытые сокровища…
Часть третья
Дары для Лады
Угляна наставляла Младину: каждый раз, ложась спать, нужно позвать своего чура-вещуна и попросить о науке. А потом обязательно вспомнить свои сны и обдумать, что они означают. Младина так и делала; нередко просыпалась ночью и рассказывала сама себе виденый сон, чтобы утром легче вспомнить. Видения приходили по большей части приятные, красивые: иной раз ей снилось, будто она плавает, как рыба, в прозрачной теплой воде среди зеленых берегов, а иной раз – летает, но не птицей, а в своем, человеческом облике. Это оказалось очень легко: только подпрыгнуть, оттолкнуться ногами от земли и делать такие движения, как если плывешь. Приходилось прикладывать усилия, чтобы не упасть, но воздух держал ее, как держит пловца вода. И она взмывала ввысь, видела под собой зеленую и голубую землю – во сне всегда стояло лето. Иной раз она вдруг ослабевала и снижалась, но тогда нужно было лишь сосредоточиться, сделать плечами усилие, и воздушные токи снова несли ее вверх. И тогда она видела себя со стороны: в белой рубахе, с распущенными волосами до пят, она летела в небесной голубизне, похожая на облако, лебединая дева с руками-крыльями.
Иногда ей являлись сны о других людях, и чужие жизни целиком проносились перед ней. А иной раз она лишь слышала спор незнакомых голосов в туманной мгле и потом
