Но говорил не он. Лицо мужчины оставалось неподвижно, губы не шевелились, и сам он, похоже, пребывал без чувств. А отвечал ей кто-то, живущий внутри него.
– Т-ты кто? – в испуге выговорила она.
– Слуга твой верный! – с умильным подобострастием отозвался дрожащий голосок.
– Как твое имя и из какого ты мира? – с твердой суровостью, которой требовали эти вопросы, почти безотчетно произнесла Младина.
– Из Нави я. А имени мне нету…
– Ой врешь! – гневно воскликнула Младина. – Так не бывает, чтобы не было имени.
– Так я дух подсадной! – заверещал «верный слуга», испугавшись, что не угодил. – В кого подселен, так меня и зовут. Отдан мне во владение Хвалислав, Вершиславов сын, вот и я был Хвалислав!
При этих словах двое волков огорченно опустили морды – серая волчица и ее белый брат.
– Ты способен выйти из него?
– Прикажешь – выйду, – грустно согласился дух.
– Выходи!
Из открытого рта лежащего выкарабкался мелкий серый зверек. Поначалу Младина подумала, что это мышь, но тот подкатился к самым ее ногам, и она, брезгливо подбирая подол, разглядела, что для мыши у того слишком длинное тельце и слишком тонкие высокие лапки. Одет он гладкой серой чешуей, а на змеиной морде виднелась крепко сидящая нитяная узда. Зверек был чуть жив: шатался, приседал, ковылял еле-еле, припадая на все лапы сразу, и тяжело дышал, вывалив из пасти длинный тонкий серый язык.
– Отпусти ты меня на волю! – взмолился зверек. – Изнемогаю! Нету никаких моих сил! Загоняла ты меня, матушка, совсем заездила! Чуть не дух вон…
– Какой у тебя дух! – со смесью негодования и растерянности воскликнула Младина.
– А уже никакого! Был я сильный-могучий, а теперь любая мышь меня поборет! – ныл зверек. – От меня тебе вреда не будет. Отпусти!
Волки дружно помотали головами: не слушай его.
– Много хочешь! – отрезала Младина. – Я тебя знаю!
– Тогда дай мне другого человека на поживу! – Зверек аж завертелся перед ней на снегу от нетерпения. – Дай, дай! На кого ты меня пошлешь, тем я и завладею и твоей воле подчиню. Кого хочешь выбирай – и во всем он нашей воле будет подвластен! Ты только подумаешь чего – а он будет считать, будто сам подумал. Ты чего пожелаешь – а он будет думать, что сам того пожелал, и все по твоей воле сделает. Твоими словами будет говорить! Да можно всем белым светом править, если нужных человечков подбирать. Понимаешь, какую силу ты со мною получаешь?
Младина подняла глаза. Волки молча смотрели на нее, не мигая, и под этими парами желтых глаз, острых по-звериному и разумных по-человечески, ей стало неуютно. Она понимала, какое важное решение ей предстоит принять. И не судьбы духа-подсадки оно будет касаться, и не ее собственной судьбы, а даже не всех земель окрест. Но она еще слишком мало знала для такого решения.
Она перевела взгляд на Хвалиса и вздрогнула. Там, где только что лежал мужчина в расцвете сил, вдруг оказался старик. Разом усохшее чуть ли не вдвое сгорбленное тело, лысая голова с несколькими клоками седых волос, провалившийся черный рот без единого зуба, коричневые морщинистые пальцы, безотчетно царапающие снег… Куча тряпья, а не человек. Покинутый духом, который в течение целых двадцати лет давал ему нечеловеческие силы, Хвалис разом постарел лет на сорок и умирал, выжатый насухо, выпитый до дна. Лиловые веки трепетали, но уже не могли подняться. Из горла вырвался слабый хрип. Одежда, слишком большая для съежившегося тела, придавала ему вид дитяти в пеленах – он снова стал младенцем на коленях у Марены, родившимся на смерть и готовым к переплавке в горне Огненной реки, к перековке в кузнице Сварога… Помочь ему было нельзя. Да и не нужно.
Младина отвела глаза. А трое волков подошли, окружили тело и сели, не сводя с него глаз. Потом самый крупный, белый, поднял морду и завыл. И такая тоска смертная звучала в его голосе, что Младина отвернулась и села на снег, зажав руками уши через платок. Она не знала, о чем так скорбит белый волк, но чувствовала, что это самый горестный из родовых плачей. Не просто умирал брат – умирал тот, кто отрекся от родства, воспылал к родной крови смертной враждой и вынудил в конце концов уничтожить себя руками кровной же родни. Умирал, чтобы больше не возродиться среди потомков рода.
«А я на нем приехала», – подумала Младина. Не верилось, что этот умирающий дряхлый старик превращался в коня и нес ее по поднебесью, выше леса стоячего, ниже облака ходячего. Неужели вот эта серая мелочь дала ему такую силу? А она, Младина, загоняла до смерти?
И куда он ее занес? Младина огляделась. Вокруг стоял зимний лес. Такой же, как и на много дней пути в любую сторону по лесистой земле славян. Бесполезно и гадать, где это и в какой стороне дом.
Как теперь отсюда выбираться?
– Это ты его заставил в коня оборотиться и на себе меня нести? – Она опустила глаза к ногам, где еще терся дух-подсадка.
– Я.
– А ты… с любым это сделать можешь?
– С любым. Хоть живым, хоть нет.
– А можешь… вот это бревно в коня превратить? – Младина ткнула пальцем в обмерзлый край старого бурелома.
– Могу. – Серый зверек шустро вскочил на край ствола. – Ненадолго, правда. Оно же мертвое, у него сил нет…
– Силу я дам. А ну-ка…
