Единый вздох ужаса и отвращения пронесся над толпой во дворе. Уродливые красные пятна, похожие на струпья, покрывавшие еще недавно миловидное лицо девушки, складывались в иероглиф «вор».
Кумико залилась слезами и бессильно уронила руки. Из разжатой ладони выпали серебряные шпильки кандзаси.
– Можно?
– Входи, лучшая ученица.
Он стоял у раскрытого окна и ловил ладонью дождевые капли. Где-то в небесах сердито рычал и ворочался небесный дракон. В комнате пахло свежестью. Ветер ворвался в оконный проем, взметнул под потолок и разнес по комнате листы рисовой бумаги. Тревожно зазвенели подвешенные у окна колокольчики.
– Дверь закрой. Сквозит.
Мия спешно задвинула створку и бросилась собирать разлетевшиеся бумаги.
– Оставь, – скомандовал Такухати. – Иди сюда.
Она подошла и встала рядом с ним. Гроза была уже на исходе, с неба не лило, а лишь изредка капало. Крупные серые капли падали совсем близко, и Мия подавила неуместное желание высунуться и подставить лицо дождю.
– Зима, – со странным смешком сказал генерал. – Это у вас называют зимой. Скажи, лучшая ученица, ты хоть раз видела снег?
Мия кивнула. Она видела снег. В горах, например.
– У нас, на Эссо, зимой каждый день снег. Заваливает двери, и крестьянам приходится выбираться через крышу, чтобы покинуть дом. Снег тает, потом опять замерзает и превращается в лед. Синий лед.
– Почему синий? – шепотом спросила Мия. – Лед же обычно белый.
Странное настроение Такухати и неуместная откровенность испугали ее.
Он не ответил. Стоял и смотрел в окно. Туда, где покатые спины гор терялись в тяжелых тучах. Глаза самурая светились огнем. Синим, как лед, о котором он только что вспоминал.
– Собери бумаги, – скомандовал он так резко, словно устыдился своей внезапной откровенности.
Мия бросилась выполнять приказ с тайным облегчением. Среди чистых листов бумаги ей попалось несколько исписанных. Глаза выхватили случайную фразу: «Даймё совсем плох. Боюсь, что он не доживет до ханами».
– Клади их на стол. – Такухати резко задвинул окно, отгораживаясь от сырости и непогоды, и зажег фонарь. Пламя подсветило стены желтыми бликами. Сразу стало уютно.
– Покажи лицо. – Он подвел Мию поближе к фонарю.
– Со мной все хорошо, – попыталась возразить Мия.
– Это мне решать. – Такухати осмотрел ее щеку на свету и неохотно кивнул. – Да, хорошо.
– Я… Можно спросить?
– Попробуй.
– Кумико… что с ней будет? – выпалила Мия.
Такухати скривился:
– Я как раз составлял письмо главе гильдии. В нынешнем виде она – обуза. И порченый товар.
– Это же ваше заклятие.
– Мое, – не стал отрицать директор. – Маленький подарок за танец. Я всегда отмечаю так свои вещи. Слышала поговорку: «Не воруй у самурая»?
– Значит, вы можете снять его.
– Могу. Но не стану.
– Почему?
– Она – воровка. Мне нравится, когда сразу видно, с кем имеешь дело.
– Это жестоко.
Он удивленно приподнял бровь и взглянул на нее так, словно видел первый раз в жизни. А потом дернул за выбившуюся из-под парика прядку.
– А это не жестоко, лучшая ученица? И я еще помню шутку с кимоно. Подлость и глупость наказуемы. А ты – слишком жалостливая девочка.
Мия вздохнула, услышав в его голосе насмешку.
«Сама виновата», – сказали о Кумико наставницы. «Сама виновата», – эхом согласились бывшие подружки дочери самурая.
В один день прежняя душа компании стала отверженной. На нее старались даже не смотреть лишний раз, словно от взгляда можно было заразиться. И дело было не в наполовину облысевшем черепе или жутких пятнах по лицу. Казалось, клеймо «вор» теперь красовалось на самой судьбе майко.
Кумико третий день лежала на футоне в углу домика, отвернув к стенке ставшее безобразным лицо, и молчала. Она не вставала и не появлялась в столовой, лишь иногда Мия против воли замечала, как содрогаются ее плечи в безмолвных рыданиях.
Остальные девочки делали вид, что ничего особенного не происходит. Что никакой Кумико в домике нет, а может, и не было никогда. Все они были подчеркнуто вежливы и
