Мало того что я испугана и вообще ничего не понимаю, так теперь еще и злюсь: какого черта Ланс все это говорит – по телевизору, на всю страну! Да как он смеет?! Из-за того что я его бортанула, он меня перед всеми выставил безмозглой наркоманкой? Журналистка оборачивается к камере:
– Очевидно, что пропавшая студентка – несчастная, одинокая девушка, страдающая излишним весом, не смогла приспособиться к самостоятельной жизни после эксклюзивных частных школ Сингапура и Грейт-Малверна. После того как ее пудреницу обнаружили сегодня в… – она заглядывает в блокнот, – …в проулке Слейд, друзья и родственники Салли Тиммс не теряют надежды, однако, поскольку поиски все еще не увенчались успехом, их волнения и страхи вполне обоснованны. Репортаж с места событий для нашей программы новостей вела Джессика Киллингли. А теперь вернемся в телестудию. Боб, вам слово…
Боже мой, наверное, мама, папа и Фрейя не знают, что и думать!
Нет, я точно знаю: они думают, что меня убили. Надо немедленно сообщить им, что я жива, что все в порядке, что никого искать не требуется. Но сделать это здесь, на вечеринке, я просто не в состоянии. Отхожу от вервольфа, натыкаюсь на буфет. Рука нащупывает что-то мягкое, резиновое – маску Мисс Пигги. Из-за Изольды Делаханти и ее мерзких подпевал я свиней ненавижу, но если маску не надеть, то меня обязательно кто-нибудь увидит, поднимут крик, начнут тыкать пальцами и обсуждать. Закрываю лицо маской, завязываю тесемки на затылке. Отлично. Вздыхаю с облегчением. Что там журналистка говорила о моей пудренице? Я ее на кухне доставала, когда Тодд ушел. Она должна быть в сумке…
Пудреницы нет. Надо бы вернуться на кухню и поискать, все-таки жалко, подарок Фрейи. Нет, сейчас главное – поскорее убраться из Слейд-хауса. Фрейя не обидится. Она поймет. Тодд знает, что делать. Он невозмутимый. Мы с ним потихоньку ускользнем с вечеринки, и все устроится. Мы с ним во всем разберемся.
У лестницы похожая на индианку девушка в серебристом костюме Железного Дровосека говорит мне:
– Ты слышала про Салли Тиммс? Ну, которая пропала?
– Да, слышала, – отвечаю я, пытаясь протиснуться мимо нее.
– А ты с ней знакома? – спрашивает девушка Железный Дровосек.
– Немного, – говорю я, ступая на лестницу.
Перила скользят под пальцами, шум вечеринки стихает, словно бы я взбираюсь в туман молчания. Ковер на ступеньках кремовый, как маргарин, на стенах, обшитых деревянными панелями, висят портреты. В конце лестничного пролета – квадратная площадка с высокими напольными часами. Светлый ковер и старинные часы – не самый удачный интерьер для дома, где живут студенты, пусть даже и эразмовские стипендиаты. На первом портрете – веснушчатая девочка, прямо как живая; на втором – старый солдат с навощенными усами, вот-вот заорет: «В атаку!» Я задыхаюсь, хотя лестница не длинная. Надо бы в спортзал записаться. Добираюсь до лестничной площадки. На циферблате напольных часов нет ни цифр, ни стрелок, только слова: ВРЕМЯ ЕСТЬ, ВРЕМЯ БЫЛО, ВРЕМЕНИ НЕТ. Очень метафизично, но совершенно бесполезно. Слева от меня дверь в тон стенным панелям, справа – еще один лестничный пролет, с портретами на стене, ведущий к светлой двери. За какой из дверей игровая комната? Стучусь в дверь слева.
Слышу, как бьется часовое сердце – в ржавчине и в смазке.
Стучусь погромче. Ничего…
…только мерный скрип шестеренок.
Поворачиваю дверную ручку. Приоткрываю дверь. Чуть-чуть. Заглядываю в щелку.
Комната похожа на чум, круглая, без окон, без ковра; одинокая прикроватная лампочка освещает огромную кровать с балдахином. Бордовый полог задернут. Мерный скрип шестеренок умолк.
– Тодд! – тихонько окликаю я – может, он в кровати? – Тодд?! Это я, Сал.
Ответа нет. Впрочем, если Тодд попробовал брауни с дурью – с блюда с надписью «без дури», – то наверняка заснул и сейчас посапывает в постели, как Златовласка.
Загляну-ка я за полог. Осторожненько, чтобы никого не потревожить.
И потом, я же в маске Мисс Пигги, меня никто не узнает.
Тихонько ступаю по шершавым половицам, подхожу к кровати, приоткрываю бархатный полог на узенькую щелочку, в палец шириной…
– Мисс Пигги! – восклицает мужчина – Аксель? – лоснящийся от пота в кроваво-красном полумраке за пологом.
Я сдавленно взвизгиваю.
На кровати колышется ком гротескно переплетенных обнаженных тел: голые руки и ноги, колени и локти, торсы, груди, плечи, пах и лоно, пальцы, пятки и ладони, бедра и ягодицы, мошонки и зобастые желваки, неописуемая костяная клеть, полотно плоти, сотканное на кроснах, будто тела сиамских близнецов, разодранные и снова слепленные воедино в невероятной игре; с одной стороны голова Анжелики, спутанные ярко-синие патлы, заклепка пирсинга в языке, с другой – голова Акселя, а посредине – гигантские, набрякшие до невозможности половые органы, жутко-багряные, как в порнокошмаре Фрэнсиса Бэкона; тошнотворно пахнет тухлой рыбой. Голова Акселя ухмыляется в щелку полога, в глазницу маски Мисс Пигги и натужно произносит голосом Анжелики:
– Хрю… ша… хо… чет… бул… ку… с бе… ко… ном.
А голова Анжелики, с запястьями вместо ушей, вплавленная в дряблую ляжку, хрипло исторгает голосом Акселя:
– Сал… ли… не лю… бит… ког… да… ее… так… об… зы… ва… ют.
Вылетаю из комнаты, захлопываю за собой дверь, дрожу от отвращения, от ужаса, от… Напольные часы невозмутимы. Далеко-далеко внизу, в коридоре, выложенном черными и белыми плитками, все тихо. На лестничной клетке наверху виднеется светлая дверь. Дурной приход, вот как это называется. Кислотный бэд. Пирс, мой первый не-
