Певучее славление сменилось новым действом – три матери принялись поочередно изображать циклы жизни и роли женщины в Яви. Вот Белая Макошь-мать невинной девицей беззаботно играет, затем садится за прялку, взрослеет и переходит в новую ипостась – Матерую мать. Теперь она в красном, пеленает дитя, передает ему свои знания и умения, а затем необратимо претворяется в Старую Черную мать. Нынче она наблюдательница, хранительница прошлого, готовая к обрезанию покутной нити и переходу в Навье. Вот он женский цикл, начертанный и спряденный самой богиней для каждой женщины.
Только Немира ведает: у нее иной путь, путь подле ведьмаря… И любовь заливает душу…
Черная мать разрезала серпом нить:
– Угас Пламень! Исчез Огонь! Кругом кромешная Тьма… Чую близкую гибель…
Поляна и лес вдруг смолкли, набросив балахон непроглядной ночи, стих огонь в чаше – жизнь в Яви закончилась.
Только Немира уверена: она закончит свою жизнь подле лю?бого Войтеха – два (не один!) огонька угаснут разом в единый день, в единый миг… И вера затопляет нутро…
Красная мать взяла слово:
– В эту темную пору нет ничего важнее Огня, Земного светоча, отражения духовного пламени, племени, рода. Угаснет он – исчезнет племя, род, народ…
Только Немира помнит, что огонь родов уже угас: целое село перешло в Навье… И злость разбухает в сердце…
– Надо достать новый, молодой Огонь. Лишь смелое, юное сердце сумеет добыть его!
Настал черед Белой матери:
– Кто готов идти за Огнем? Издревле лишь девы-весталки берегли Огонь, лишь им дано хранить негасимый светоч.
Кто-то вытолкнул Немиру из круга. Навстречу ей вышла Ружа в ослепительном наряде с дивной короной на голове и резным посохом в руке. Внутри девицы все затрепетало, точно сама Макошь явилась. Женщина протянула Немире обережную куколку:
– Она наделит тебя даром предвидения и ведовской силой, а затем наступит назначенный час, и ты передашь ее своей дочери. Бери! Это знак кровного родства и служения Великой Богине-Матери!
Не успела «Макошь» толком досказать, как из лесу выбежал мужчина в костюме ящера. Странно, но что-то в его движениях показалось знакомым. Он принялся кружиться да притопывать, грозясь сбить девицу с ног. Но Немира осталась недвижима, выказывая тем самым отсутствие женского страха перед мужчиной да готовность стать женой. Пока вокруг водили хоровод да пели песни, из лесу выбежала кикимора, пробралась в центр круга, умудрилась стащить с головы Немиры венок и отдать его ящеру.
Прежде чем затянуть просьбу, девица вгляделась в прорези в маске ящера. Что-то снова кольнуло сердце. Да, это был тот самый стрелок из телеги… Однако облегчения это открытие не принесло, словно Немира знала его прежде, еще до встречи в Луннинце.
– Ящер Ящерович, паночек, отдай мой веночек… Ночей не спала, по цветку сбирала, ручки исколола, ножки истоптала…
– Прежде станцуй для меня! – потребовал ящер.
Под новую песню Немира пустилась в пляс. Она кружилась и кружилась, притопывала-прихлопывала, но не могла отвести взгляда от прорезей в маске, от движений, что казались такими знакомыми… Откуда же она его знает?
– Ящер Ящерович, паночек, отдай мой веночек… Ночей не спала, по цветку сбирала, ручки исколола, ножки истоптала…
– Прежде постели мне!
Немира принялась срезать серпом траву и укладывать ее вроде перины, но час от часу возвращалась взглядом к прорезям.
– Ящер Ящерович, паночек, отдай мой веночек… Ночей не спала, по цветку сбирала, ручки исколола, ножки истоптала…
– Прежде напои меня!
Немира подала ящеру чашу с водой, изо всех сил пытаясь понять, откуда же он ей ведом. Мужчина скинул маску – и девица, ахнув, увидела знакомое и одновременно чужое лицо… Повзрослевшее, посуровевшее… Это уже был не тот юнец, с которым она бегала на багника глядеть, не тот, коего она поцелуем от русалок спасала. Перед ней стоял мужчина. Теперь лицо его не скрывалось ни за маской, ни под тряпкой. А потому в свете дрожащих огоньков виднелся вишневый след на подбородке, точнее там просто не осталось живого места – сплошной ожог, спускающийся ниже, ползущий на шею и прячущийся под застежкой алого плаща.
Пухлые губы припали к краешку чаши и осушили ее до дна. Девичье сердце забилось чаще, не осталось сил отвести расширенных глаз от Олелько. Он улыбнулся, подмигнул и возвратил венок, чуть коснувшись кисти Немиры. И это мимолетное прикосновение подтвердило, что глаза не врут: юноша правда жив! Но прежде, чем к девице вернулся дар речи, друг детства уже скрылся за спинами водящих хоровод.
– А теперича иди, Немирушка, в лес темный да верни Родовой светоч! – повелела Белая мать.
– Принеси огонь, – вторила Матерая мать и вручила посвящаемой красный клубок. – Лишь в тебе сила подарить новый род!
Потрясенная Немира так и не сумела разглядеть Олелько за движущейся стеной из людей. Что ж, потом, чуть позже она отыщет его и вывалит на светловолосую голову все вопросы до одного, что вдруг разом всколыхнулись! Чай, торговый обоз вечернего пиршества не пропустит. Никак только спозаранку в Луннинец отправится…
Под подначивания хоровода и гулкие удары собственного сердца девица привязала алый хвостик к дереву и, осторожно разматывая клубок, побрела в лес Макоши. Матери наказывали-наставляли в спину: «Ты вернешься иной или не вернешься вовсе! Слушай глас своего сердца!»
Лишь только Немира миновала еловые ворота, а первые деревья сомкнули за худенькой спиной пышные ветви, песнопения стихли, огоньки погасли. Создалось впечатление, что в лесу, в этой кромешной тьме, кроме нее нет никого. И сделалось страшно. Будто она одна-одинешенька в целом свете…
