– А я ничего не сделал, – сказал пожилой, незнакомый мне человек. – Меня подставили. Но Трибунал заявил, что я лгу, и меня заклеймили.
И мы все умолкли, услышав это.
Когда мы ступили на мост, соединяющий город с замком, я принялась думать о вместимости души, думала и не могла остановиться. У каждого человека есть в душе место для других людей. У каждого – для каждого, с кем он знаком. У одних душа вместительная, у других обмелела. И вот эти люди на улицах, зрители, и стражи – все собрались из-за нас. У этих людей нашлось много, много места в душе для нас, Заклейменных. Если кого-то любят, его могут потом с равной силой возненавидеть. Как Арт любил меня – и как гнев и ненависть, вызванные моим арестом, привели его на службу Трибуналу. А Джунипер чувствовала себя виноватой, потому что укрывала Арта, а мне не сказала, и в итоге она заняла мое место в больнице, рискнула ради меня собственной свободой. Поменялась со мной.
Если для каждого из нас есть место в душе каждого, кто нас видит, то нужно лишь одно – изменить сами эмоции. Глядя на лица тех, кто провожал взглядами нашу процессию, наши выставленные напоказ Клейма, слабости, несовершенства, я вдруг почувствовала надежду. Я поняла: отлив может смениться приливом. Если нас так сильно ненавидят, то могут столь же сильно полюбить.
Мы свернули за угол и пошли в гору по крутой мощеной дороге к замку Хайленд. Люди, стоявшие цепочкой вдоль нашего пути, вдруг словно прочли мои мысли: я услышала приветственные клики. Громкие, мощные, по-настоящему радостные. Совсем не похожие на те звуки, что сопровождали нас до сих пор. Я глянула направо и чуть впереди, по той стороне, где двигалась моя колонна, увидела маму, Джунипер, Эвана – они подпрыгивали, махали руками, приветствовали и подбадривали каждого, кто проходил мимо.
– Ура! – громче прежнего закричала мама, ликуя, со слезами на глазах. – А вот и моя дочка! Девочка моя!
– Мама! – крикнула я. – Мама!
Поверить своим глазам не могла. Тоже принялась подпрыгивать как можно выше.
– Это моя мама! – сказала я друзьям, и они тоже стали махать ей. Мы подходили все ближе. Уверившись, что все смотрят на них, Джунипер, мама и даже Эван стянули через головы свитера, распахнули рубашки и выставили напоказ футболки с красными печатными надписями: РАСПУСТИТЬ ТРИБУНАЛ.
Те Заклейменные, кто успел это разглядеть, ухмылялись, что-то радостно выкрикивали, радуясь отваге моих родных и такой поддержке. Я ими так гордилась! И все улыбались, все утирали слезы, а мама, брат и сестра и еще какие-то люди, которых они сумели собрать и организовать, аплодировали нам. Я поняла вдруг, что тут, у ворот замка, собрались не только родные и близкие Заклейменных: вон ребята из школы Тобиаса, они вышли на протест, как и собирались, и Тобиас с ними, бунтует против организации, где работает его мать. Мама протянула мне руку, и я ухватилась за нее на ходу. Страж кинулся нас растаскивать, но мы держались крепко, смотрели друг другу в глаза, едва могли смотреть от слез.
– Я люблю тебя, маленькая. Я так тобой горжусь! – еле выговорила она. И, собравшись с духом, громче: – Выше голову, Селестина! Выше голову – все! Мы пришли поддержать вас.
Я вздернула подбородок. Так и пойду. Мы расцепили руки.
А еще есть у каждого свои главные люди: каковы бы ни были наши изъяны, в их душах мы всегда найдем приют.
Тянувшиеся гуськом колонны мужчин и женщин смешались во дворе замка Хайленд. Знакомое место для каждого из нас – здесь мы перешли из обычной жизни в жизнь Заклейменных. Нас загоняли во двор, тысячи уже стояли вплотную друг к другу, даже дышать тяжело. Под Часовой башней, штаб-квартирой Трибунала, был установлен временный помост.
Красный плащ Кревана слегка развевался на ветру, когда верховный судья шагал из кабинета на помост. Возле помоста стоял Арт, окидывал бдительным взглядом толпу. И на этот раз при виде его в мундире Трибунала не было такого чувства, словно меня лягнули в живот. Я уже свыклась с этим новым образом, не раз мысленно вызывала его, разглядывала и пыталась понять. Теперь я глядела на него не с болью, а с любопытством, желая разобраться, что же творится у него в голове. Проходя мимо, Креван ласково коснулся рукой плеча Арта, широко улыбнулся – довольный, счастливый, что сын на его стороне. Рядом со мной кто-то прищелкнул языком. Арт, смущенный публичным проявлением отцовской любви, опустил голову, щеки у него зарозовели.
Креван поднялся на помост и огляделся по сторонам, словно выискивал кого-то. Сначала я подумала, он оценивает общую картину, однако сообразила, что ему нужен конкретный человек. Ему нужна я. Он знал, что я здесь.
Я стояла слишком далеко от сцены.
– Селестина! – зашептала мне Мона. – Ты куда?
