чуть ли не голышом, потом произнес эту речь об окончательном решении – на камеры. Нас надо запереть, потому что мы склонны к беспорядкам. Он нас подставил.
Все, кто сидит сейчас дома и смотрит телевизор, – все они поддержат сегрегацию, все будут опасаться нас и примут его план.
Наконец-то Мона поняла меня. Она ткнула Фергюса локтем, а когда он не отреагировал, еще и пнула.
– Что? – сердито обернулся он.
Она передала ему мои слова, а я тем временем перешла к небольшой группе людей, которые стояли и держались за руки посреди бури. Я взяла старуху за свободную руку. Сжала покрепче. Женщина дрожала.
– Возьмемся за руки! – сказала я громко, но не срываясь на крик. – Возьмемся за руки, все!
– Что она делает? – услышала я голос Леннокса.
– Кэррик велел бы нам слушаться ее. И Эниа тоже.
Они пробрались к нам. Мона взяла меня за руку, по другую сторону от нее встали Леннокс, Фергюс и Лоркан, друзья-побратимы, обхватили друг друга за плечи. Люди стали присоединяться к нам. Всего несколько минут – и мы уже выстроились рядами, плечом к плечу, держась за руки, все вместе.
Мы молчали. И в молчании я чувствовала, как нарастает во мне сила, какой я прежде не знала. Мощное чувство здесь и сейчас. Я крепко держала руку старухи и еще крепче сжимала пальцы Моны. У многих, у всех на глазах блестели слезы. Я видела, как бегают желваки на скулах у Фергюса – он едва справлялся с волнением.
Телекамеры запечатлели все. Стражи в растерянности переглядывались, ждали сами не зная чего. Они готовились подавлять мятеж. Мы не повелись. Я внимательно присматривалась к стражам. Как отобрать у них власть? Я чувствовала себя такой сильной, небывало сильной. И вдруг, я сама не знаю, как мне это пришло в голову – просто само пришло, – я засвистела. Высокий пронзительный свист, я старалась, чтобы это было похоже на их сигнал. Мона тут же подхватила, за ней другие, и вот уже три тысячи человек, три тысячи голосов, все изо всех сил свистят. Стражи растерялись – что делать, как подавлять, это же не бунт? Мы стояли спокойно и мирно, подражали их свисту, отнимали его, присваивали. Один из стражей вдруг уронил щит, снял шлем, бросил его на землю.
– Не могу. – Он пошатнулся, словно теряя сознание.
– Райли! – окликнули его. – Вернись на свое место.
– Нет! Я не могу! Не могу! – твердил он.
– Сработало! – обрадовалась старуха, которую я держала за руку. Я почувствовала, как она распрямляется, становится выше ростом. – Мы в тебе не ошиблись.
Свист становился все громче. Еще один страж вышел из рядов. Женщина. Это Кейт. Она бросила щит, сняла шлем и двинулась прочь от своих напарников – к нам. Встала между мной и старухой, взяла меня за руку. Поднесла к губам свисток и дунула в него – и мы все зааплодировали стражу, свистящему на нашей стороне.
Из окна Часовой башни на нас глядел Арт. С тревогой глядел.
Вот хорошо, пусть тревожится.
Это еще только начало.
– Скажи что-нибудь! – попросила меня Кейт. Рука у нее влажная, от нее даже пахло потом – нервным потом. Конечно, она совершила отчаянный поступок, и теперь ей было очень страшно, однако она держалась – силой своего убеждения.
– Что?
– Ты должна что-то сказать людям.
– Верно, давай! – Мона отпустила мою руку и легонько подтолкнула меня вперед.
И вот я стою одна, оторвавшееся звено цепочки.
– Нет! – запротестовала я, кишки свело, глотку перехватило при одной мысли выступать с речью. Я попыталась вернуться в строй, но меня опять вытолкнули вперед.
– Я не знаю, что говорить.
Припомнилось, как несколько недель тому назад в доме Ламбертов Альфа вытащила меня на сцену. Множество лиц, обращенных ко мне с ожиданием, с надеждой, что после их неистовых аплодисментов я скажу что-то волшебное. Полное и безраздельное внимание, вся аудитория на моей стороне, а мне в голову не приходило ни единого слова. Как ни смешно, спасли меня в тот день стражи, сорвавшие мероприятие.
