прощевай, книжник, заболтался я тут с тобою… Постой, – сказал он сам себе. – А как ты думаешь, книжник, может энтот богатырь явиться наяву али байки все это?
Жуткий трескучий звук раздался в подземелье. Это рассмеялся полумертвый книжник.
– Нет, не байки это, писарь, – сказал он таким тоном, что у Недотыкомки аж все захолонуло внутри от недоброго предчувствия. – Явится богатырь, как солнце ясное, и все ваше поганое царство обратит в прах. Отольются тогда вам мои слезыньки…
Узник рванулся к Недотыкомке, тот с визгом отскочил к лестнице, ведущей наверх, заверещав:
– Не замай, вор!.. Велю Упырю, он с тебя шкуру живьем спустит!
Книжник захохотал, как безумный, а писарь одним махом взлетел по лестнице и, только очутившись снова в пронизанной закатным солнцем избе, облегченно перевел дух.
2
Вышла Василиса Премудрая за Ивана-Дурака, и стала она Василисой Дурак.
Когда домовой Тришка с чудо-богатырем вышли из приказной избы, Ярило уже клонился за дальний берег Мокоши. На узких улочках Магов-города толпился праздный вечерний люд и нелюд. Румяные да рыжеволосые сбитенщики-пирожники мешались с остроухими и кошачьеглазыми торговцами амулетами, приворотными зельями и прочим волшебным товаром. Среди привычной Кикиморской нечисти попадалась и иноземная. Светловолосые субтильные эльфы присматривались к домотканым холстинам, прикидывали, как будет смотреться на льняном полотне серебряная эльфийская вышивка. Носатые и горбатые гоблины рылись сухими суставчатыми пальцами в связках чабреца и зверобоя. Неповоротливые тролли пробовали в кабаках ягодные и медовые настойки, постепенно утрачивая даже нечеловеческий облик. Джинны-ифриты дышали на прохожих волшебным неопаляющим огнем и показывали замысловатые восточные фокусы. Лисы-оборотни из страны, где восходит солнце, сбывали собственные шкуры незадачливым маговгородским скорнякам, не ведающим, что с наступлением полуночи эти золотистые с искрой меха обратятся в невзрачные лоскуты старой, ненужной даже хозяевам кожи.
Иван-Дурак дивился всем этим чудесам, поминутно застревая то у лавки с иноземными диковинами, то возле заезжего ифрита-факира, глотающего собственный огонь. Тришке то и дело приходилось тянуть своего подопечного за палец, приговаривая недовольно:
– Ступайте, ступайте, чудилы. – Тришка помнил о придури деревенщины, а посему именовал его во множественном числе. – Насмотритесь еще…
Ни шатко ни валко добрались они до вдовьей избы, когда уж Месяц Месяцович стал засматриваться на собственное отражение в озерной глади. Вдовья избушка стояла на отшибе, на самой круче. Выше ее были только стены городские, воздвигнутые на древних меловых утесах, а посему неприступные.
Избушку окружал частокол, а на столбах ворот сидело по сове. Обе они казались деревянными, однако, когда Тришка постучался, сова, что сидела справа, вдруг расправила крылья и с тяжким уханьем снялась с округлой верхушки столба. Спустя мгновение ее распластанный силуэт пересек лик Месяца, отчего отражение небесного княжича брезгливо поморщилось, или это просто рябь пошла по воде.
– Приколдовывает хозяйка помаленьку, – пояснил Тришка, проводив ночную птицу взглядом. – Гадает, ворожит, заговаривает… Дело ее вдовье, самой на кусок хлеба приходится зарабатывать…
Иван-Дурак на это смолчал, ему не терпелось увидеть саму вдовушку, а чем она там себе на хлеб зарабатывает, его не заботило.
– Кого там нелегкая принесла к ночи? – раздался за воротами не шибко приветливый женский голос.
– Открывай, родимая, – ласково сказал Тришка. – Постояльцев тебе привел…
– Молодых хоть постояльцев-то? – игриво поинтересовалась вдова. – А то прошлый раз старика приволок… А на что он мне, старик? Я, чай, еще не старуха…
