И впрямь умильно. Змей Горыныч и тот в три носа зашмыгал.
Тут в тереме окошко малое обозначилось. На окошке жаба сидит о трех головах, слезами уливается, тремя платками расшитыми утирается.
– А что, – спрашивает, – дальше-то с самураюшкой приключилось?
Серый Волк только лапами всплеснул, балалайку выронил.
– А ты, – говорит, – кто такова будешь, чтобы спрашивать?
– Царевна я, – жаба ему в ответ. – Невиданою кличут.
Тут даже кицуне не до смеха стало. Ресницами хлопать и то позабыла.
– Да как же так?
– Верно говорю, – жаба квакает. – Вот ты царевну видишь?
– Нет, – честно отвечает кицуне.
– И я – нет, – Серый Волк говорит.
– Вот! А она есть! И не одна даже. Трое нас.
Тут и Змея Горыныча интерес взял.
– Сказывай, – молвит, – все как есть.
– А что тут сказывать? Три нас дочери у батюшки-царя было. Вот как мы в возраст вошли, приехал к батюшке колдун. Злющий, аж волосья дыбом, а сам из себя страшный, как глаз на затылке, – раз посмотришь, всю жизнь икать станешь. Подавай, говорит, царь-государь дочерь твою за меня замуж. Мне любая годится. Которую укажешь, ту за себя и возьму. Батюшка с перепугу речи лишился: поди скажи такому, что ему не жениться, а в могилу хорониться впору, он тебя самого туда и уложит. Мы трое друг за дружку хватаемся, пищим: мол, не может ни одна за него замуж идти, такой у нас зарок, чтобы с сестрами вовек не расставаться. Колдун и говорит: «Ну, так и не расставайтесь!» И платочком этак справа налево махнул. Тут с нами эта беда и приключилась. С тем колдун и уехал. Во дворце крик, стон, плач. А тут еще умник какой-то удумал – мол, поцеловать надо царевен в уста сахарные, тут-то они и расколдуются.
– Ох, – поддакивает Горыныч, – это и правда напасть так напасть!
Жаба только вздохнула.
– Верно говоришь. Ведь куда ни ступи – везде целоваться лезут, а ты и квакнуть не моги – мол, для твоего же добра все затевается, а ты мало что зеленая да пупырчатая, так еще и неблагодарная. Замучили меня целовальщики эти, сбежала я из дворца, раз уж я такая-сякая, да в тереме и затворилась.
Тут Серый Волк и встрял:
– Тебя, – молвит, – в которые уста целовали?
Жаба и в толк не возьмет.
– А какая, – спрашивает, – разница?
– А такая, – Волк ей в ответ, – что головы у тебя три, и при каждой свои уста. Вот и выходит, что в одни уста целовать – толку никакого. Во все трое надо разом.
Призадумалась жаба:
– Может, оно и верно, да только где мне такого целовальника сыскать, чтобы о трех устах?
– А что его искать, – смеется Волк, – коли вот он?
И на Змея Горыныча хвостом кажет.
Змей как уразумел, побледнел весь. То был как елки зеленые, а то весь салатовый сделался.
– Да я… – говорит, – да вы… да я… да чтоб я жабу целовал! Не дождетесь! А еще друзья называются!
Жаба изобиделась, надулась вся:
– Я, между прочим, тоже со змием зеленым целоваться не нанималась. Больно много чести. Слышь, царевич, а давай я лучше твоему коню в одно ухо влезу, в другое вылезу? Он же у тебя волшебный…
Сабуро так и попятился. И Сивку-Бурку собой закрывает:
– Товарища верного самурай на влезание в уши не выдаст! Не на то ему уши приделаны, чтобы по ним жабы лазили!
Кицуне тоже давай жабу урезонивать:
– Ты сама посуди – чай, не поучение, не назидание, а как есть жаба, тебе в одно ухо влезть да в другое вылезть не получится. Застрянешь. Намаемся тебя потом из ушей выковыривать.
Пригорюнилась жаба.
