Перед выходом главный жрец обернулся:
– Как только стада покинут летние пастбища и народ вернется на зимники, соберем детей и побеседуем с ними.
– Сумеем ли вызнать всех отмеченных? – засомневался Эсерекх.
– Сумеем.
– Где станем разговаривать со странными чадами?
Сандал замешкался. Видно, еще не думал об этом.
– Мало ли где! – Лицо его вспыхнуло и правое опущенное веко затрепыхалось. – Здесь, – буркнул сердито, словно кто-то его разозлил.
Верхушки жердей урасы – хорошие пометки для ночных наблюдений за движением луны и звезд, а берестяной дом Силиса самый высокий. Торопясь к летнику старейшины, Сандал издалека приметил у озера Травянистого вооруженных луками детей. О них он с сегодняшнего дня думал не иначе как о «странных». Сам не зная зачем, жрец подкрался ближе и спрятался за большой березой. Береза белая, и он в белом – незаметно. К тому же маленькие лучники повернулись к озеру, где на мелкоте плавал сосновый чурбачок с нарисованной углем мишенью.
Рослый рыжий мальчишка Болот учил Илинэ стрельбе. Рядом крутились младшая дочка Силиса, Атын, кузнецовский взращенец Лахсы, и худенький малец с всклокоченными волосами – последыш старого табунщика Мохсогола. Билэр – кажется, так зовут ребенка, если верить сегодняшнему жужжанью Эсерекха. Вместо того чтобы играть птичками и зверями, вырезанными из тальниковых веток, как обычные дети их возраста, эти своенравные чада предпочли взрослые забавы, таящие в своей сути жестокость.
Сандала неприятно поразила куча поверженных птиц – крякв, чирков, шилохвостей у ног рыжего сына Модун. Вид безжизненно опавших утиных головок и крыльев, недавно звеняще-упругих, а теперь некрасиво откинутых по бокам, был жалостен и одновременно отвратен. Так всегда жалок и омерзителен облик извечной добытчицы Ёлю… Знать, паренек с утра прошвырнулся по утиным озерам. Не привыкать ему проделывать бреши в стаях для стола в Двенадцатистолбовой. Добро еще, что из шалости не набил кукушек и воронов – зловредных птиц, в которых вселяются шаманские духи.
По всему было видно, что Илинэ не особенно нравилось стрелять. С трудом удерживала на весу тяжеловатое оружие. Рыжий помогал, стоя позади. На голове девочки красовался пышный венок из поздних одуванчиков. Илинэ сняла его и нацепила на куст шиповника, чтобы не мешал целиться. Оснащена она была отлично: рогатый двухслойный лук, берестяное налучье, стрелы с орлиным опереньем в узорном колчане. Откуда взялось столь роскошное снаряженье?
Сын Модун показывал, как удобнее ставить ноги, до каких пор оттягивать тетиву, чтобы стрела не улетела далеко. Луки имелись у всех, кроме смуглой, вертлявой дочери Силиса. Но ее это вовсе не печалило. Она бурно радовалась всякому попаданию. Если кто- нибудь давал промашку, бросалась к воде доставать копьецо. Наконечники тянули стрелы ко дну. Шаря крючковатой палкой по травянистому мелководью, девочка ловко их добывала. Ни разу не ошиблась, где нырнуло маленькое орудие.
Илинэ промахивалась чаще мальчишек и виновато говорила:
– Перья остались, мясо улетело…
Проследив за ее напряженным взглядом, Сандал понял: жалеет уток, убитых рыжим.
Жрец оказался не единственным, кто разгадал терзания девочки.
– Неслучайно попадание стрелы, – сказал Болот. – Значит, эти птицы были ленивы или неосторожны. Они бы все равно погибли в пути.
– У птиц, как у людей, что ли, нрав разный? – спросил Билэр.
– Конечно, разный. – Болот взял лук у Илинэ, вложил его в налучье и повесил на ветку вместе с колчаном.
Ребята тоже отставили луки. Подтягивая палкой к берегу чурбачок, мальчишка продолжил вполголоса, чтобы не потревожить духов птиц, еще витающих рядом:
– У всех свое – нрав, голос, озера, еда, полет. Гуси летают углом, лебеди – парами, утки – как копье с тупым наконечником, а кулики – как осиный рой. Осенью птичья стража суровее, чем весной. Подлетков берегут. Для них первый год погони за убегающим теплом самый трудный… Мясо уток по осени разное. Шилохвостей, что сидят на низком озере, заросшем поверху травой с колосистыми цветочками, лучше не бить. От луковиц этой травы мясо уток становится с неприятным душком. Наш мясовар Асчит учил меня определять по вкусу дичи, в каком из озер долины утка чаще всего паслась. Мясо вбирает дух воды и растений. Потому я стороной обхожу озера с ряской, даже если уток там завались. Только нырков в любом месте стреляю. Вкус их нежной плоти не перешибает и трясинная гниль.
Сандал покрутил головой, дивясь охотничьим познаниям парнишки и дерзкому перечислению имен птиц. И тут закурлыкали гуси.
