луны, по-коровьи загнутых вверх. Стемнеет, и станут рога задорными, крепкими, хоть полное молока ведро на нижний вешай. Добрая примета: не дождливыми будут предосенние дни.
Хорсун отправился обследовать тайные тропы в горах и все не возвращался. Тревожно вглядываясь в сиреневую даль, Олджуна то без толку крутилась в доме у окон, то выбегала во двор. В панике швыряла землей в ворону, примостившуюся на коновязи. Птица не думала улетать. Отряхивалась небрежно, сидела себе дальше и, кося глазком-бусинкой, торжествующе каркала: «Каг-р, кар-ра, кар-р!» Словно поощряла: «Пр-равильно ты сделала, пр-равильно!»
Черная вещунья страшила Олджуну. Хорсун, подъезжая, непременно услышит ворону, которая во все горло расхваливает его приемную дочь. Но лишь на дороге появился всадник, хозяйка обмерла с захолонувшим сердцем, а птица спокойно слетела и пропала за ближними елями. Переведя дух, Олджуна стремглав побежала открывать ворота. Едва на изгородь не налетела в усердной прыти. Незнакомый раскатистый хохоток отрезвил, заставил поднять глаза на спешившегося человека. Кузнец Тимир из Крылатой Лощины облокотился о верхнюю жердь:
– Видно, великие новости дали тебе разгону, коль с воротами бодаешься!
Щеки расстроенной Олджуны полыхнули ало. Не нашлась с резвым ответом. Тимир спросил Хорсуна. Пояснил, что приехал проверить воинское хозяйство, пока не смерклось. Мастера торопились с починкой снаряжения, боялись опоздать с охотой. Утки нынче рано собрались с озер.
– Что ж, если нет его, с утра наведаюсь, – Тимир отвязал упряжь лошади от колышка изгороди.
– Подожди, багалык вот-вот приедет, – отважилась Олджуна. Робким жестом пригласила в юрту. Сил не было оставаться одной. Усадила негаданного гостя к столу, накрытому в ожидании хозяина. Захлопотала, подбрасывая в топку дровец, подвесила к огню горшок с жирным мясом – подогреть.
В привычных движениях отошло, успокоилось сердце. Язык развязался, бойко залопотал досужие, ни к чему не обязывающие слова о погоде, охоте, приметах, что ворожили не теплую зиму… Но образумленная голова Олджуны соображала совсем другое. Памятным ветром ворвалось в нее одно полузабытое воспоминание.
…На женке кузнеца Уране, тогда еще молодой и красивой, ловко сидела длинная нарядная доха. С черной волосяной шапки на лицо спадала тоненькая сетка от мошки. Из-за этой сетки женщина поначалу показалась Олджуне лесным духом с темным и клетчатым, как у гигантской стрекозы, лицом. Урана объяснила, что шла к отшельнику за снадобьем для ребенка и заблудилась. Олджуна вывела ее к тордоху дядьки на берегу Диринга. Дома рассказала о встрече матери Кэнгисе. Матушка, поджав губы, заявила, что Урана соврала. Нет у них с кузнецом никаких детей.
Олджуна мимолетно удивилась: зачем было женщине врать? И тут же забыла. А спустя какое-то время подслушала разговор взрослых о том, что Урана после долгих бесплодных весен опросталась первенцем. Ради обмана бесов новорожденного будто бы отдали многодетной Лахсе на прикорм за целый котлище мяса…
После Олджуна не раз видела кузнечиху на праздниках и сходах. В этом году встречала в Эрги-Эн. Не обратила бы внимания на подурневшую, подержанную годами кузнечиху, не сияй в ее ушах небывало красивые серебряные серьги с синими звездчатыми бусинами. Подобные, но куда хуже и мельче, были и у других эленских молодок.
Олджуна давно мечтала о серьгах с небесными каплями-камушками. Все не решалась подступить к Хорсуну с просьбой, чтобы он заказал их Тимиру. Ах, как бы чудесно подошли такие серьги к воздушному платью из дорогого синего шелка, выменянного у нельгезидов в Эрги-Эн за полторы двадцатки отборных собольих шкурок!
Вовсе уже не пригожа, как раньше, была Урана, солгавшая когда-то об еще не рожденном ребенке. А в степенном Тимире мужская привлекательность сохранилась в полной мере. Зрелые весны припорошили виски белым инеем, но статью и могучим ростом кузнец не уступал багалыку. Руки, все в мелких ожогах, на вид были даже крупнее и крепче, чем у Хорсуна. Ни кувалду из мощных пальцев не упустят, ни стан мимолетной зазнобушки на кумысных гуляньях… Темные глаза прямы и простосердечны, но блестят весело, с искристым задором в наметанном на женщин прищуре. Ничего общего с бесхитростными глазами барлора, в которых действие отражается прежде того, чем он его совершит.
Олджуна внезапно подумала: а что ей до желтоглазого Барро? Пора наконец о себе подумать. Не станет же от весны к весне ждать волчьего ветра! Вот если б такой видный мужчина, как этот богач и красавец Тимир, посватался вдруг, она бы, может, не отказала. Жена его стара и невзрачна, а кузнец в самой силе, и ему нужны новые дети…
Невзначай приголубив в себе безудержную мечту, Олджуна погрузилась в нее с головой, будто в водоворот. Позабыла о покаянных метаниях. Бросила на Тимира выразительный взгляд и радостно отметила, как он встрепенулся и окинул ее недоверчивым взором: али померещилось, что хозяйка дарит бо?льшим вниманием, нежели того заслуживает обычный гость? А она уже поворотилась к посудной полке за понадобившейся зачем-то глиняной мисой.
