сделать я для грешников сумел – это груды разгрести позорных дел. Но и мне сей воз окалины и ржи подчистую в целом веке не изжить! Я спасаю злополучных кузнецов тем, что вечность отвечать за них готов, и держу лишь потому, что до сих пор их джогуры тихо бьются мне в укор. А иначе душ печальный караван прямиком бы в топи двинулся Джайан!
Правое лицо посуровело и загромыхало, будто не слова говорило, а с размаху пускало под гору валуны и груды камней:
– Я сердит и зол на то, что все подряд по привычке человечьей норовят на других свалить постыдную вину! В оправдание пороков, что ко дну их несут, как в половодье с дерном куст, ищут ревностно трехликого искус!
– Я – другой, и часто в том винят меня, что не бог, не человек, не демон я! Непонятное, чудное существо, – всхлипнуло Среднее.
– Мое имя означает «божество»! – заспорило Левое лицо.
– Но бываю, словно демон, я жесток, и не вправе думать о себе, что – бог, – мрачно возразило Правое и сжало губы.
– Твердой истины нет в облике моем. Видно, кто-то я меж другом и врагом, – горько проговорило Среднее. – Просто – кто-то… Тем не менее… За что?
– Искуситель я! – захохотало, смачно сплюнув на пол, Левое. – И как докажешь то, что соблазны не гуляют по судьбе, если сам не носишь ты Джайан в себе!
Лица заговорили, перебивая друг друга:
– Было прежде у меня одно лицо…
– Сколько знал я нечестивых подлецов!
– Сколько мог бы я историй рассказать, как, пав низко, люди не спешат вставать!
– …что чудовищной измены, гнусной лжи язвы гложут сокрушительнее ржи!
– …что в злодействах с незапамятной поры люди склонны обвинять мои дары!
– …суть великую, любовь мою и труд… Рукотворную мечту из звезд и руд!
– Раз, не выдержав, схватил я молот свой, к наковальне прислонился головой, и ударил…
– Расколол не до конца…
– Так и вышло три сомнительных лица!
– Я удар нанес по левой стороне, потому досталась эта рожа мне!..
Громовыми шагами Кудай двинулся к печи. Подняв скрытую за нею кованую укладку, бережно поставил ее на середину кузни. Открылась тяжелая крышка. Атын склонился, но и голову не надо было опускать, без того было видно, что укладка полна мертвых джогуров. Они лежали, маленькие, тусклые, изъетые червоточинами ржави. Жалкие, как птички, подбитые слишком большими стрелами…
– Они были так доверчивы, добры, словно детки, мои славные дары, – всплакнуло Среднее лицо.
– Вот когда я, дурень старый, намудрил, глупость страшную с собою сотворил, – прошептало Левое так громко, что в горне загудело пламя.
– Мог быть долгим и возвышенным их путь, но что пролито – уже не почерпнуть, – печально сказало Правое лицо.
Два других откликнулись эхом:
– Что содрали с мясом – больше не срастишь…
– Что отбили с кровью – не соединишь…
– Кто убил их? – тихо спросил Атын.
Кудай сокрушенно покачал тяжелой головой и вздохнул Правым лицом:
– Те, кому я их на счастье подарил. – Исполинская рука распахнула перед мальчиком широкую дверь: – Но забудь, что здесь тебе наговорил… Что ж, девятый сын в роду своем, прощай!
Птицеголовые замахали Атыну руками и крыльями:
– Наковальню чаще маслом угощай!
Вбитые в гору кузнецы зашумели вслед:
– Держись, малыш!
– Чтобы мы тебя тут больше не видели!..
* * *Атын глубоко вдохнул. Воздух и тут, на холме, не был чист, но все ж посвежее, чем в продымленной кузне. Спохватился: как теперь домой попасть? На радостях, что отпустили, забыл у Кудая спросить.
