одаренной теплый огонек, каким ощущался дед после кровной клятвы, однако не нашла поблизости даже бледного отсвета. Тревожась все сильнее, она расширяла и расширяла незримый круг, не скупясь вливая туда накопленную за последние дни силу, пока Ленс сердито не дернул ее за рукав:
— Перестань… я тоже его не ощущаю.
Вот тогда девушка вдруг вспомнила тот проклятый куст, мостик и небрежные слова толстого старика о том, что он снимет эту клятву, лишь когда захочет сам.
Значит, наконец-то захотел?
Но не подошел, ничего не объяснил, как будто Лил вовсе не человек, а какая-то домашняя скотина. Хуже даже собаки, потому что собаку никто не бросает посреди дороги, сняв с сонной ставший ей надежной защитой ошейник.
Нет, она не пожалела в тот момент, что внезапно обрела проданную когда-то свободу, но и облегчения, о котором так долго мечтала, почему-то не ощутила. А в тот миг, когда Лил вдруг осознала, что вместе со связывающей их незримой нитью учитель Ленса решительно оборвал и все ее надежды на особые чувства, какие могли бы постепенно прорасти в его сердце, в оскорбленной девичьей душе вспыхнул яростный огонь смертельной обиды, до самого дна испепеляя все, кроме жгучего желания доказать ему его неправоту. Или отомстить… так же безжалостно, как поступил с ней он сам.
Девушка снова закусила зубами измусоленный, невкусный угол подушки, с большим трудом подавляя желание завыть раненым зверем.
Какой же глупой и до противного злой она была тогда, весь тот проклятый день, когда нещадно погоняла коня, кровожадно мечтая о мести. А дед вылез из кустов возле первой же харчевни, сел рядом с Ленсом, и она невольно прикусила язык, с изумлением рассматривая молодого симпатичного мужчину-северянина, лишь смутно напоминавшего того смуглого усача, каким он был в последние дни.
Таким Эринк нравился ей еще больше, сразу исчезла злоба и забылись все свирепые планы, хотелось просто смотреть на него, изучать новый облик и представлять, как они подъедут к незнакомому дому и бывший хозяин, протянув сильные руки, легко выхватит ее из тележки, на миг прижав к пахнущей травами груди.
Опомнилась Алильена лишь через несколько минут, когда тележка уже весело катила по улочкам Траага. И сразу разозлилась на себя. Ну вот с чего она, собственно говоря, снова растаяла перед ним, как деревенская пастушка? Если бы еще все это оставалось в ее сердце безмолвной тайной, но особый дар Ленса не позволяет даже надеяться на подобную роскошь.
Вон уже искоса поглядывает на нее, не по-детски печально кривя обветренные губы.
— Мы тут вылезем, — чувствуя, как от жгучего стыда огнем вспыхивают и щеки, и уши, поспешила заявить Лил неожиданному вознице. — Если не остановишь, спрыгну.
Он отвечал очень спокойно и устало, а она снова спорила, в душе все сильнее презирая саму себя за эту надоевшую до дрожи, но прилипчивую, как смола, личину отвратительно капризной избалованной дурочки, способной только на скандалы и истерики. От досады на собственное тупое и необъяснимое упорство у Лил уже дрожали пальцы и подступали к глазам непонятно откуда взявшиеся слезы, и она едва сдерживалась. И с ужасом понимала, что еще минута — и с невероятными усилиями возведенная в душе преграда рухнет, разваливаясь острыми осколками и сметая на пути все доводы разума, и от горя и отчаяния она устроит громкий и некрасивый скандал или бросится бежать. А может, и того хуже — попытается связать своей силой этих непробиваемо уверенных в своей правоте мужчин и взять над ними власть.
Всего за миг до катастрофы ее, как всегда, спас Ленс, подсел рядом, крепко обвил тонкими руками, заглянул в глаза и тонко, просительно протянул:
— Лил! Ну Ли-ил…
Девушка тайком вздохнула и снова глянула в темное окно. Ночь сегодня безлунная. Ни одна из трех красавиц не дежурит на небосклоне, да и звезды прикрыты туманной пеленой. Наверное, дождь будет… а он куда-то бредет по чужим дворам, как одинокий волк. Еще нарвется на чересчур бдительного стража или одного из бандитов, которые время от времени тревожат покой Траага.
Несмотря на прерванную клятву, она тоже почуяла сегодня вечером его приход, как ощущала и все эти ночи. И так же смолчала, отчетливо осознавая — приходил он вовсе не к ней. Ленс еще в первый вечер рассказал сестре о тайном сговоре с учителем, и она, стиснув кулаки так сильно, что ногти почти впились в ладони, внешне спокойно сказала:
— Аленс, ты ведь уже не маленький. Скоро тринадцать исполнится, имеешь право решать сам. А я приму любое твое решение и перед маменькой оправдаю, когда она встанет.
— Еще бы знать, когда это будет, — по-взрослому тоскливо глянул тогда брат и отвернулся, не договорив.
