Это молчание ударило Лил больнее, чем кнут. Огрел ее один раз сельский пастух, когда, не зная, что нельзя пускать в общее стадо молодых бычков, рыжий приемыш Парвена простодушно открыл ворота перед метавшимся по двору годовалым Буяном.
Но обижаться на Ленса она никогда не умела, а в этот раз и вовсе чувствовала себя виноватой во всем. В то злосчастное утро, проводив взглядом исчезнувшую за кустами фигуру Эринка, девушка все-таки не сдержалась, оглянулась на мать и, чувствуя, как перехватывает спазмом горло, с ненавистью зашипела, глядя в ее бледное как мел лицо:
— Как-то очень уж хитро ты мне помогаешь!
— Алильена! — попыталась одернуть дочь Лавиния. — Ты абсолютно ничего не поняла! Спроси Алена, ты вначале очень понравилась этому мужчине, а потом он вдруг тебя узнал и сразу разочаровался. Но ты ведь этого не знала! И продолжала бы унижаться перед ним, кокетничать, а потом еще и решила бы бежать следом. Я же вижу, ты влюблена всерьез. А он — искусник. Почему ты мне этого не сказала? Хотя я сразу заподозрила, но потом ты сбила меня с толку.
Маменька! — обретя пропавший от возмущения голос, рявкнула выведенная из себя Лил. — Да какое это имеет значение? К тому же это у тебя такая привычка, сразу вешаться мужчине на шею, если он искусник!
— Не смей! — подняв руку, шагнула ближе Лавиния, но Лил не пожелала выяснять, чем маменька ее одарит, оплеухой или, наоборот, жалостливо погладит по щечке.
В сумасшедшем порыве выплеснула из вскипевшего горем сердца волну энергии, собирая воздух в плотный вихрь, отнесший мать на диванчик, и ринулась прочь. Однако далеко убежать не успела, уже на середине зала догнал тревожный, необычно высокий вскрик Ленса:
— Ли-ил!
И она повернула назад, уже осознавая неведомым чутьем, что произошло что-то очень нехорошее, едва ли не такое же, как внезапный уход Эринка.
— Лил! — отвлек от тяжких мыслей негромкий оклик брата, и он сел рядом с сестрой, погладил мокрую щеку. — Иди к ним. Я сам справлюсь, няня поможет и бабушка Дора утром приезжает. Ничего серьезного ведь нет, лекарь сказал — просто небольшой приступ и сильное нервное переутомление. Полежит еще дней пять, и начнем в сад выводить.
— Спасибо, Ленс, — тихо всхлипнула девушка. — Но идти мне некуда… и незачем. Он ждал тебя, ты ученик. А я — никто… он даже клятву разорвал.
— Он просто исполнил обещание, — печально помотал головой мальчишка. — Но дело не в этом. Я барону не нужен, пока он ничего не знает. И женить меня рано, поэтому мы будем спокойно тут жить, и никто нас не тронет.
— Ленс, ты очень добрый. Но я ему не нужна.
— Я этого не знаю, мысли мне недоступны. Но у него в душе была печаль и какая-то непонятная решительность… Я все думаю, куда он собрался?
— Туда, куда и ехал с Кержаном. Вспомни, в какой город шел обоз?
— Лил, я ничего не могу сказать точно, но мне почудилось… Ладно, забудь. Спать пора, утром лекарь придет.
— Спокойной ночи, — нехотя поднялась с дивана Алильена. — Иди к себе. К ней я сама зайду.
Это стало ее наказанием и добровольной обязанностью — два-три раза за ночь заходить в комнату матери, поправлять и без того идеально ровное одеяло, вливать в бледные губы ложку золотистого зелья, оставленного еще отцом на такие вот случаи и одобренного вызванным няней лекарем.
И потом молча сидеть рядом с постелью несколько минут, решая один и тот же, неимоверно трудный вопрос: прав или нет жизнерадостный старичок, сообщивший, что он давно ожидал этого приступа.
— Она ведь из тех людей, кто все беды носит в себе, не делится даже с близкими. Потому и боялся вестей, хоть плохих, хоть хороших. Как знал… Но зелья у вас сильные, еще ваш папенька готовил… м-да… надеюсь, скоро и он вернется в добром здравии. А ей сердечко поддержим да подкормим, совсем исхудала. Пусть Дора супы понаваристее варит да молодой крапивки не жалеет. Вот и поднимем на ноги вашу матушку, еще как бегать будет.
В этот раз мать не спала, скорбно смотрела куда-то в пустоту запавшими глазами, обведенными темной каймой, и бессмысленно перебирала в тонких, полупрозрачных пальцах оборку крахмальной салфетки.
— Встать не хочешь? — мягко спросила Лил, заставляя себя подойти вплотную к кровати.
— Ты сильно на меня сердишься? — хрипловато прошептала Лавиния, пристально вглядываясь в дочь. — Прости, Алильена, я не желала… чтобы получилось так. Мне хотелось лишь, чтобы он сам ушел, и не победителем, оставившим за собой разбитое сердце…
