Хаггар не мог поручиться за достоверность этих предположений — всё-таки, выводы он делал на основе мелких деталей и ощущений — но был вполне готов проверить на практике. А главное, уже по-настоящему хотел проверить.
Он понимал, что ведёт себя сейчас не самым умным образом. Находится непонятно с кем непонятно где, ничего не знает о местных обычаях и традициях, и вообще здорово рискует, но… думать головой ему в этот момент уже не хотелось. Причём не только и не столько из-за тянущего чувства возбуждения, сколько из-за не проходящего опьянения жизнью. Не хотелось думать, решать, что-то планировать и загадывать на будущее, искать какие-то ответы и подбирать к ним вопросы; хотелось просто чувствовать себя живым, на самом примитивном физиологическом уровне. Доказать самому себе, что выжил, что победил, что действительно достиг цели. В конце концов, если бы эта дикарка действительно хотела сделать ему что-то плохое, возможностей у неё было великое множество!
Его ладонь скользнула под её рубашку, и мужчина прикрыл глаза, наслаждаясь ощущением: тёплая, гладкая, нежная кожа, не знавшая прикосновений тугого и тесного нижнего белья, не закованная в условности плотных корсажей и не укутанная слоями лишней ткани.
Потом рука его двинулась вниз, огладила стройную талию, накрыла упругую ягодицу, обтянутую узкими штанами из грубого полотна, прижала бёдра женщины ещё ближе. В полусне шаманка что-то сонно мурлыкнула, потянулась ближе, уткнулась носом в его шею. Посчитав это хорошим знаком, Хаггар продолжил неторопливо оглаживать и исследовать ладонью изгибы стройного тела. Брусника упрямо не желала просыпаться, но при этом с удовольствием изгибалась под его рукой, отвечая на прикосновения, и это мужчину тоже забавляло.
Наконец, такая игра ему наскучила, и он мягко опрокинул женщину на спину, получив тем самым гораздо больше пространства для манёвра. Например, теперь он мог сжимать и гладить полную грудь, а ещё сумел наконец попробовать терпкий вкус кожи рыжеволосой дикарки, языком и губами лаская шею и ключицы в глубоком вырезе рубашки.
— Ты точно уверен, что достаточно восстановился? — тихо спросила шаманка. И главное, никакого неудовольствия в её голосе не звучало, а запутавшиеся в волосах мужчины тонкие пальцы говорили гораздо понятней любых слов.
— Ты же сама говорила, что нужен физический контакт, — со смешком заметил он, задрал свободную рубашку до подмышек и ладонь на груди женщины сменили губы. — Вот я и обеспечиваю наиболее плотный, — добавил, щекоча дыханием нежную кожу. Брусника опять что-то невнятно буркнула в ответ и с тихим вздохом потянулась навстречу губам, поймавшим тёмную вершинку. Больше женщина сомнений не выказывала.
Подобное пробуждение оказалось для шаманки полной неожиданностью. Ей и самой было очень любопытно узнать, какой он, и она подумывала соблазнить свою находку — потом, чуть позже, когда он в самом деле восстановится и придёт в себя. Но вот так поменяться ролями, да ещё на второй день после его пробуждения… Впрочем, жаловаться женщина не стала. Для очистки совести поинтересовалась самочувствием чужака, а потом расслабилась, полностью уступив инициативу так жаждущему её мужчине. И не прогадала.
Мужчин у Брусники было… достаточно. В её почти кулак полных кулаков лет у неё было чуть меньше двух кулаков мужчин. Весной, на переломе дня к росту, в сезон кочевья, когда общины снимались с насиженных мест, чтобы найти друг друга, освежить кровь, а потом перебраться на новое место, чтобы дать прежней земле отдых, любая девушка, достигшая зрелости и почувствовавшая зов весны, могла присоединиться к играм — соревнованиям в разных умениях и талантах — и выбрать себе мужчину. Или двух. Или трёх. Или даже десяток, главное, чтобы всех всё устраивало. Кто-то на таких играх старался найти себе постоянную пару, кто-то стремился нарезвиться впрок — следующее массовое сборище обычно происходило в конце тёплого времени, кто-то вовсе уходил из своего рода в какой-то другой.
В играх не участвовали только семейные — те, кто решался составить пару, делали свой выбор на всю жизнь. В идеале, конечно; порой выбор оказывался неудачным, и такие люди предпочитали разойтись, но подобное случалось достаточно редко. А вот одинокие свободные члены общины могли развлекаться, как заблагорассудится, помня только одно табу: никаких контактов с родственниками! Шаманы, прекрасно чувствовавшие такое родство, за нарушение главного запрета по голове не гладили, а детям подобных связей не позволяли появиться на свет.
На Бруснику весна действовала как-то вяло. То есть, глядя на взбудораженных и оживлённых сородичей, она тоже как будто заражалась всеобщим весенним безумием, неизменно выбирала кого-то из хвалящихся своей силой или другими достоинствами мужчин и проводила с ним некоторое время, а потом уставала и от него, и от людей в целом.
Осень, начало холодного времени, на неё не действовала вовсе, осенью ей особенно хотелось наслаждаться общением не с людьми, а с лесом.
Подруги потом делились впечатлениями, с восторгом обсуждали подробности, восхищённо закатывали глаза и едва не
