Берг, похоже, понял. Он, вообще, был отнюдь не глуп. Недаром же Генрих сразу наметил его в военные министры. Проблема в другом. Люди, и даже самые дельные из них, за годы «демократического бардака» совершенно разучились думать. Впрочем, и при царях, если честно, инициатива не поощрялась. Тем более, самостоятельное мышление. А уж ответственность на себя взять… Ну, это сопоставимо с подвигом на поле брани, никак не меньше.
Генрих от возмущения даже стопку водки выпил, хотя и зарекался не притрагиваться к спиртному до прихода Наташи. Разговор, как следовало предполагать, предстоял непростой. Это если мягко выражаться. А грубо – Генрих себе сегодня позволить не мог.
«Вот, что делают с нами женщины, – вынужден был признать он, вполне оценив и свои мысли, и сопровождающие их эмоции. – Особенно, некоторые из них…»
А за пять минут до появления Натальи позвонил Роман. Спросил все ли в порядке. Выслушал терпеливо вежливый ответ Генриха. Замялся было, но взял себя в руки и, преодолев наконец вообще-то не свойственное ему с другими людьми стеснение, предложил встретиться.
– Просто поговорить хочется… – признал император, все еще выстраивающий свои отношения с Генрихом, но, похоже, так в этом и не преуспевший.
Ну, что тут будешь делать?! Молодость, да и обстоятельства непростые… Но, с другой стороны…
«За кого он меня держит? Я ему кто? Слуга? Принеси, подай?!»
– Извините, ваше величество, – вежливо, но твердо ответил Генрих, – но не могли бы мы перенести этот разговор на завтра?
– О, да! Разумеется! – Роман все еще в большой мере оставался обыкновенным поручиком. До настоящего самодержца ему было, ой как, далеко.
– Спасибо, Роман Иванович! – вежливо поблагодарил Генрих, подчеркнув интонацией отчество императора. – Увидимся за завтраком.
И в этот момент в комнату вошла Наталья. Высокая, худая, напряженная, словно струна. Одета в темное, глядит странно. Диковато как-то, искоса.
Черт бы ее подрал, но стоило Наталье глянуть на Генриха этими своими синими глазищами, в которых явственно сгущался опасный сумрак, как его явственно пробирало морозом по позвоночнику. И старый друг – эка невидаль! – начинал шевелиться, словно у юного кадета, впервые увидевшего голую женщину.
– Здравствуй, Генрих! – Еще и голос под стать взгляду. Низкий, с хрипотцой, пробирающий до самых печенок.
– А уж как я соскучился! – улыбнулся он.
– Прости!
– И не подумаю! Голодная, поди? – Генрих кивнул на стол. – Поужинаешь со мной?
– Цветы мне?
– Ну, а кому мне еще цветы дарить?
– Красивые…
– Позволь за тобой поухаживать! – Генрих отодвинул стул и выжидательно посмотрел на Наталью.
– Я убила Мухина, – опять смотрит, как на чужого, но Генрих слабины не дал. Кивнул.
– Ну, и бог с ним! Садись!
– Там в ведерке шампанское? – Она все-таки позволила усадить себя за стол, но взгляда не отвела.
– Боллинджер, – ответил Генрих, садясь напротив. – Позвать слуг, или ну их, я за тобой сам поухаживаю?
– Ты меня балуешь… Почему «Вася»?
– Потому что Ася. Анастасия, Ася, мы в детстве дразнили ее, называли Вася, – он встал, взял из ведерка со льдом бутылку, завернул в салфетку, откупорил без эффектов, стал разливать.
– А Роман…
– Роман Иванович, – четко произнес Генрих, не дрогнув ни голосом, ни лицом, – ее сын. Этот вопрос, Наташа, не обсуждается. Хорошо?
– А я и не спрашивала вовсе… – движение губ, тень улыбки или намек на оскал… И после короткой паузы:
– Значит, ты все это знал заранее. Задумал, спланировал…
– Всего не учтешь, – Генрих вернул бутылку на место и поднял бокал. – Кто мог знать, что Мухин решит расправиться с тобой настолько экстравагантным способом?