Тамила завозилась у плеча, грустно вздохнула.
– Тебя что?то беспокоит? – спросил он.
– Ты чертовски наблюдательный. Да, я тут думала… насчет нас…
Снова глубокий вздох.
– Послушай, Женя… – Голос ее был тих и серьезен. – Что ты скажешь, если уехать отсюда?.. – И чтобы не возникло сомнений, уточнила: – Вместе. Оба. – И с чувством добавила: – Из этой чертовой сраной Зоны! За мой шалман Тархун мне триста тысяч европейских бумажек без торга обещает. Да я прикопила малость, в шести банках лежит. У тебя, наверное, тоже что?то есть, а нет, так не важно… Да и не заработаешь всех денег. Того, что есть, хватит и на квартирку в Черногории или Греции, знаю, ты ее любишь, и на магазинчик или там ресторан… Я заберу Катюху и скажу ей, что ты – ее настоящий отец… – Голос ее дрогнул. – Да я еще молодая, родим с тобой ей братика или сестричку? Ну, Жень…
Лучше бы ей этого не говорить! Тема «дети сталкеров» весьма занимала науку, но материалы были тоже засекречены. Слухи же ходили самые разные. Но и без слухов он знал, что тут не все так просто и радужно, как думает большинство.
В памяти всплыл случай, какому стал свидетелем ровно через два месяца после того, как оказался здесь. Тогда они остановились на хуторе у развалин Орехово?Зуево, на пресловутых Кипящих прудах – ловить тамошних иглохвостых жабоидов (их кровь у скупщиков стоила двойной вес золота). Там жило меньше десятка человек – несколько стариков и старух, которым некуда было деваться, и три женщины помоложе. Одна из них, Лариса, бледная молчаливая шатенка, была уже заметно беременна.
Староста – седой как лунь бородатый дед, которого все звали Липатыч, говорил, что Лариса пришла к ним откуда?то со стороны Пустых Холмов и ничего конкретного о себе не сообщила, только, упав на колени, расплакалась и, обняв ноги старика, сказала, что ей некуда идти и она согласна на все, лишь просила не гнать.
И вот на пятый день их пребывания там ночью Лариса внезапно родила. Но родился у нее не ребенок, а какая?то черная, напоминающая слизня тварь величиной с кошку…
Память не многое сохранила с того дня: они, даже не пивший до того Сучок, нажрались тогда до чертиков, вылакав весь дедов самогон. Но кое?что осталось в мозгу, как ни глуши воспоминания.
Причитания и молитвы старух, матерные загибы Липатыча, в глазах которого стоял откровенный ужас; копошение коротких резиново?матовых отростков среди окровавленных тряпок. Обреченное спокойствие на лице одной из женщин, завернувшей
А утром, протрезвев, они нашли Ларису, повесившуюся на детском вязаном оранжевом шарфике в бывшем хлеву. И ветхая застиранная ночнушка на ее груди была мокрой от молока…
Чтобы отвлечься от жутких мыслей, он обнял Милу, откинув одеяло, занялся делом…
* * *
…Из задумчивости Шквала вывели непонятные звуки. Они шли из морской глубины – глухо и негромко, с каждой секундой становясь все отчетливее, а сталкеры все не могли поверить в происходящее. Звуки доносились из глубины, но очень быстро приближались к поверхности.
Напоминали они протяжные стоны каких?то древних тварей какого?нибудь мезозойского периода. Каждый стон сопровождался приглушенным шипением и щелчками. С невольным холодком Шквал подумал, что звуки эти очень похожи на те, что иногда гидрофоны записывают в океанах. Иногда тех, кто их издает, даже пытаются отловить, но без толку. Слишком хорошо прячутся, видать.
А затем – чувствительный удар о днище катера. Шквал и Жук вскочили и увидели вырывающиеся у кормы пузыри воздуха.
Шквал успел понять, что Сучок при всплытии ударился о днище головой и выронил загубник. Тут же из воды на миг показалась голова в разодранном капюшоне гидрокостюма, и послышался сдавленный вопль Сучка:
– Там… свет! Свет! Свет!
В следующий миг голова Сучка резко ушла вниз, и вода над ней сомкнулась…
* * *
…Призрачный свет возник вдруг в темной глубине, словно бы под ним было не мелкое дно Новомосковского моря, а океанская
