Несколько секунд я стоял неподвижно, загипнотизированный, и потом произнес:
– Нет. Он мой.
Головы ангелов немедленно повернулись в мою сторону, и я никак не мог понять, с чего это они вдруг грезились мне расхаживающие с оружием, и почему люди видят их как маленьких серых инопланетян или существ с арфами и крыльями. Наверное, потому, что, как сказал один тип, если треугольники придумают себе бога, у него, весьма вероятно, будет три стороны[80]. В действительности же ангелы просто ничто – ничто, непостижимое для меня или кого бы то ни было. Они – само отсутствие системы координат, их тела горят огнем такого цвета, который никто никогда не видел.
Я чувствовал, как они рассматривали меня, пока разом не расплылись и не превратились в единое целое. И то, что я увидел в этом едином целом, было слишком необъятно и слишком бесконечно мало?, чтобы это можно было понять. Оно напоминало книгу, маленькую и краткую, но про все, что есть на свете. Кто-то приготовил бумагу, кто-то сделал переплет, кто-то выбрал шрифт, которым покрыты страницы – все это происходило в разных концах земли и в разные времена. И каждое слово является кристаллизацией чего-то неосязаемого и смутного, каких-то объектов и мыслей, которые были отфильтрованы и сформированы бессчетными поколениями сознания, испытывавшими необходимость в постижении истины. Глаза ангелов смотрят в бесконечность, на все, что когда-либо было. Любое сущее, независимо от своей малости, ведет к вечности.
Повисла пауза, потом ангелы сделали шаг назад. Они замерли, решив предоставить решение первому среди равных.
Человек в темном костюме наклонил голову в мою сторону, и глаза ангелов погасли.
Все они исчезли, и мы оказались в комнате, заполненной ранеными домашними приборами; стены залиты кровью и продырявлены пулями. Героический холодильник лежал, прислонившись к стене, его дверь едва шевелилась. Кухонный комбайн сидел в углу с беспорядочно мигающими индикаторами. Моника Хаммонд валялась без сознания, перегнувшись через валик софы. Когда мы уносились, я даже не заметил ее. Может, ее там и не было. Не исключено, что в том месте ее присутствие невозможно.
Страттен со склоненной головой все стоял посредине комнаты, до мельчайших подробностей осознавая, кто он такой. Время для него остановилось, но я слишком хорошо его знал и по-прежнему думал: если мы не будем осторожны, оно запустится по новой.
Дек взял с пола пистолет и аккуратно приставил к черепу Страттена.
– Думаю, как два последних придурка, оставшихся в живых, мы должны разделить эту честь.
– Нет, – ответил я. – Я придумал кое-что получше.
Глава 21
Два дня спустя я сидел на веранде кафе на Третьей улице Променад. На столик упала тень, и, подняв глаза, я увидел человека в темном костюме. Я уже давно сидел, провожая глазами прохожих и почти ни о чем не думая, и кофе успел остыть. Жестом предложил ему присесть, заказал два кофе и стал ждать, когда он заговорит. И вот что он мне рассказал.
В самом начале Земля была бесформенной и пустой. Прошлое не отличалось от настоящего, а видимое и невидимое были одним целым. Возникало новое, рождались, например, планеты на поверхности клокочущих звезд, но и все то, что существовало ранее, продолжало быть, поэтому окружающее напоминало постоянно растущее кольцо, в которое вставляют все новые и новые камни. Накапливался опыт, становился глубже и богаче, мы струились сквозь него, как быстрые океанские течения. В те времена мы еще не были такими материальными и общались друг с другом более свободно. Мы не использовали слов в качестве орудий запечатления действительности, а духи ушедших продолжали существовать рядом с нами.
Нельзя утверждать, что то время было лучше нынешнего, оно просто было другим, – но и тогда многие из нас были глубоко убеждены, что кое-что неплохо бы изменить. И только в часы тьмы, когда мы думали о прошлом, о смерти и об их влиянии на нас, мы могли увидеть дела рук своих. Поэтому сейчас, когда мы спим, мы пытаемся вновь обрести утраченный способ существования и возможность его объяснить. Иногда во снах мы ощущаем присутствие тех, кто все еще существует в них, даем им имена и пытаемся их понять.
Потому что в конце концов у нас появились слова, а вместе с ними возник и раздор. И вместо того чтобы напрямую оценивать окружающий мир, мы стали опосредованно рассуждать о нем – ведь как только ловишь себя на том, что наблюдаешь за
