происходящим со стороны, начинаешь ощущать себя вне того, о чем размышляешь. Мы стали фиксировать прошлое, стараясь держать его в предназначенном ему месте с помощью описаний, с помощью отделения его от настоящего. Время бежало вперед, а мы теряли прошлое, как маленькая лодка, выходящая в океан, оставляет за кормой очертания большого материка. Мы отделили свет от тьмы и белое от черного. Мы все извлекли из своих душ и выставили наружу. И сухую почву мы назвали землей, а водные пространства – морями, и мы увидели, что они разные, а изменить ничего нельзя.
Хотя некоторые с этим не согласились. Некоторые решили придать форму пространству и подчинить себе реальность, в которой мы оказались. Другие этого не захотели, и вскоре мы превратились в две части одного организма, живущие в разных измерениях.
Те из нас, кто стал видимым, начали завоевание мира. Это позволял наш договор с материей; мы меняли планету и себя, на смену первоначальной текучести неся плотность и непоколебимость. Мы строили и изучали, пользуясь своей плотностью как метафизическим противопоставленным большим пальцем[81]. Обретенная плотность повысила вероятность различных нарушений, ошибок и смертей. Это произошло не сразу, а постепенно, но мы неумолимо становились смертными – то была цена, что мы платили за превращение в материальные объекты. Мы получили возможность умирать, а умерев, уже не могли вернуться, если только те, кто нас любил, не смотрели на нас сквозь дымку воспоминаний.
А вот невидимые оставались бессмертными и брели сквозь пространство. Прошло много времени, пока они окончательно поняли, что реальность разделилась, а мы к тому моменту успели забыть, что когда-то было по-другому. Прошлое стало иным краем, где, раз туда попав, исчезало настоящее. Оно превращалось в то, что мы стали называть воспоминаниями; мы могли возвращаться к нему в тиши наших жилищ, но возвращение было неполноценным. Воспоминания затвердевали осколками стекла, которые безвозвратно входили в наши сознания – инородные тела, ворочающиеся и причиняющие боль, слишком глубоко задвинутые в закоулки памяти, чтобы от них можно было избавиться, но достаточно острые, чтобы легко взрезать настоящее, терзая нас снова и снова.
У нас появлялось все больше воспоминаний и тайн, и часть души каждого из нас атрофировалась, души стали похожи на прекрасные на вид дома, где в центре расположена запертая комната с растерзанной птицей внутри.
Вместе с формой пришел страх – боязнь того, что мы сделали для себя недоступной часть реальности, где больше не можем обитать. Понадобился барьер между нами и неизвестным – мы должны были защитить себя от того, чего больше не понимали.
И тогда мы стали называть невидимых богами и ангелами.
Мы с Деком появились в участке минут за пять до назначенного времени. За прошедший час успели побывать на квартире у Дека, произвести перенос и уничтожить оба прибора.
Стоя у стола в приемной, мы ждали Трэвиса, держа поникшего Страттена под руки. Он был жив и в сознании, но сил на сопротивление у него не было. Такое случается после сброса большого воспоминания, особенно когда принять его впервые.
Появившись, Трэвис молча осмотрел нас, а потом знаком показал, чтобы мы шли за ним. Я опять оказался в той же комнате для допросов – в третий раз за последние три дня. Но сейчас комната выглядела немного по-другому. Она меньше напоминала клетку.
– И кто это такой? – спросил Трэвис, закрыв за собой дверь.
– Страттен.
– С ним все в порядке? Он выглядит больным.
– Конечно, – ответил я, – с ним все в порядке. Просто ему надо со многим смириться.
Трэвис присел на стол и сложил руки на груди.
– Знаешь, у меня до сих пор недостаточно улик, чтобы привязать его к этому шантажу. Такое впечатление, что его ничего с этим не связывает, кроме твоего слова.
– Ромер мог бы дать необходимые показания, – заметил Дек. – Но он мертв.
Кажется, Трэвис не слишком этому удивился. Просто сделал пометку о случившемся.
– И все равно слишком мало для окружного прокурора. Прости, Хап.
– А я и не собираюсь решать эту загадку с шантажом за тебя, – заметил я. – Ты коп, это твоя работа.
– Тогда что тебе нужно?
Я глубоко вздохнул.
– У меня есть основания полагать, что этот человек помнит убийство полицейского.
– Он что, убил Рэя Хаммонда? – Трэвис перевел взгляд на Страттена.
