– Так вот кто придумал поджечь кузницу, – выдохнул Генри. Он все понял. – Сделал вид, что ты один из них. Они же никогда не видели твоего лица, только доспехи.
– Да, неплохо получилось, – легким тоном сказал Освальд, оглядывая ревущую толпу.
С короля уже сдернули мантию, но теперь не могли ее поделить и раздирали на части, охрана пыталась отбиваться копьями, но их отняли одно за другим. Генри шагнул было к ним, но отец положил руку ему на плечо.
– Не надо, Генри. Ты вышел в такой опасный день даже без какого-нибудь паршивого ножа. Учишь тебя, учишь. Им не помочь, успокойся. Да они и вообще того не стоят.
– Ты правда думал, что им удастся погасить Сердце? – спросил Генри, не отводя взгляда от Уилфреда, который прижимал к себе жену и дочь, от Агаты, которая обеими руками обхватила мать. Отец прав – людей вокруг слишком много, он не справится.
– Не то чтобы всерьез, – пожал плечами Освальд. – Я в курсе, что ларец открывается только тебе, но не мог же я не попробовать! Это я так, просто развлекаюсь. Скучно ждать.
– Ждать чего?
Но отец не ответил.
– Будешь меня уговаривать, чтобы я не искал корону? – поинтересовался Генри, глядя на отца, но тот покачал головой в нелепой шапке с поломанным пером.
– Нет, Генри, – невесело сказал он. – Я же предупреждал: как только переступишь порог дворца, будущее наступит. Одно из моих предсказаний только что сбылось, значит, и до остальных недалеко.
И Генри вспомнил: «Сердце будет потеряно, тебя посадят в клетку, потом убьют». А теперь Сердце лежало на дне озера. Он заморгал, пытаясь как-то это осознать, а когда обернулся, отец уже растворился в толпе.
Король и его свита жались среди обломков, про Генри все будто забыли, и он знал: если быстро пробиться сквозь толпу, он выберется. А еще, что бы там ни говорил отец, он знал, как все это остановить, – хотя это был худший способ из всех возможных. Но он сам довел до этого, ему и исправлять. Генри свистнул так, что у самого уши заложило, и от резкого звука люди на секунду замерли.
– Эй, все. Вижу, вы меня не узнали, – холодно сказал он. Губы у него тряслись. – А зря.
Генри тоскливо обвел взглядом остальные прилавки – они стояли в ряд, плотно прижатые друг к другу. То, что нужно. Он же обещал себе, что никогда больше не сделает этого. И сколько продержался? Несколько дней?
А хуже всего было то, что в глубине души у него что-то пело от торжества, когда он снял перчатку и прижал ладонь к деревянной опоре ближайшего прилавка.
Чернота расползлась от его руки, перекидываясь с одного прилавка на другой, пока все они не рассыпались, и с каждой секундой звуки на площади затихали. Прилавков было штук десять, и пепла от них было столько, что площадь накрыло черное облако.
– Эти люди – под моей защитой. – Генри сказал это негромко, но над площадью повисло такое молчание, что все его услышали, а потом кинулись врассыпную, будто мелкие звери, увидевшие крупного хищника.
Последним ушел человек в шапке с поломанным пером – неспешно, с кривой, печальной улыбкой. Генри на секунду встретился с ним взглядом и сразу отвернулся.
Генри надел перчатку и зашагал к двери в стене. Он слышал, что король и его свита спешат за ним, но боялся оглянуться. Помешать им никто не посмел. Они пересекли площадь, и охранники тут же открыли дверь. Видимо, наблюдали за тем, что творилось, через зарешеченное окошко. Генри пропустил всех и вошел последним. На площади за его спиной стояла гробовая тишина.
Охранник захлопнул дверь и трясущимися руками запер на три засова, и только тут Генри набрался смелости посмотреть на остальных. Вид у всех был жалкий – засыпанные пеплом, расцарапанные, в порванной одежде. И они смотрели на него именно так, как он ожидал. Даже Роза. Даже Агата – она ведь до этого ни разу не видела, как он уничтожает предметы.
Они были в ужасе.
– Так это была правда, – выдохнул принц. Меч он потерял где-то в потасовке и теперь бессмысленно хватался рукой за ножны.
– Это ничего не меняет, – ровным голосом сказал Генри. – Я не опасен и зла никому из вас не желаю. Я вам помог. Я же… помог. Какая разница, кто кем родился. Главное – кто что делает, верно?
– Конечно нет, – выдавил принц. Он явно разрывался между чувством торжества от собственной правоты и мучительным, искренним страхом.
