километра севернее, когда потоки плазмы обрушились на «Динго», сразу же уничтожив все антенные вводы.
Лопнули датчики системы активной защиты.
Сдетонировала навесная динамическая броня.
Взорвались кристаллические головки следящих устройств «Сармата».
Но упрятанная под броню танковая машинерия продолжала работать – жужжали гироскопы, надрывалась система охлаждения и Кобылин продолжал опустошать барабан ускоренного заряжания.
Один за другим вырывались снаряды из раскаленной, готовой лопнуть пушки и уходили во врага.
Но результатов стрельбы Растов уже не видел – оплавилась оптика, сгорели матрицы.
А следующий плазменный залп чоруга сдул с танка лохмотья горелой краски и, выпарив лобовую броню башни на четыре пальца, расколол ее на всю глубину.
Это был конец.
Смерть «Динго».
– Экипаж, покинуть машину! – скомандовал Растов.
– Сожгут, командир! – простонал Помор. – Надо до крайнего дотянуть! За ним спрыгнем! – Мехвод частил скороговоркой и длиннейший набор звуков «пэ тэ пятьдесят» сглотнул полностью. Но Растов его понял: Помор предлагал выпрыгивать из «Динго», прикрывшись от чоругского огня корпусом ближайшего из числа горящих «ПТ-50».
Предложение было более чем разумным. Однако не все смогли дотерпеть в танке до безопасного места.
Игневич с воплем отшатнулся от казенника своего автоматического гранатомета. Поток плазмы, ударивший ему прямо в ствол, вышиб из газоотводного рукава форс оранжевого пламени, от которого сразу загорелся несгораемый подбой боевого отделения.
Если бы Игневич не был одет в гермокостюм с глухой бронемаской, он бы мгновенно ослеп.
Бронемаска спасла его глаза. Но не нервы. Мичман рванулся вверх, всей массой своего тела выталкивая люк, – и с ужасом обнаружил, что тот не только откинулся, но и отлетел далеко прочь: его петли превратились в раскаленный пластилин…
Игневич выбрался на крышу башни, скатился на моторно-трансмиссионный отсек и уже оттуда спрыгнул на землю.
Его пример оказался заразительным.
Кобылин проследовал по проторенному пути с ловкостью юнги – ведь недаром же нормативы по покиданию горящего танка он всегда выполнял на «отлично»! Все необходимые движения он знал на уровне спинного мозга и мог повторить даже с закрытыми глазами…
Чтобы видеть хоть что-то, Помор был вынужден распахнуть водительский люк.
Это было смертельно опасно. Но только так они сохраняли минимальные шансы прикрыться корпусом «ПТ-50». В противном случае их горящий, разваливающийся танк скорее всего слетел бы с дороги и перевернулся, похоронив под своей тушей майора и бравого мехвода.
Наконец они поравнялись со своим младшим плавающим собратом и Помор выкрикнул: «Можно прыгать!»
Не дождавшись ответа командира, он покинул машину.
Что же до Растова, он бы с радостью распростился с «Динго» еще несколько секунд назад, ведь башня с его стороны тоже прогорела до толщины консервной жести.
Но потерявший форму от перегрева люк наглухо заклинило. Теперь его можно было разве что вырезать – разумеется, промышленным автогеном.
Недоразмеренный клонский «Рахш», конструкторы которого экономили каждый литр заброневого пространства, чтобы сберечь каждый лишний килограмм бронезащиты, стал бы для Растова огненным саркофагом.
Но только не «Т-14» – просторный, как лимузин.
Под ногами Растова громоздились короба автомата заряжания, но справа от них оставался лаз к танковому днищу.
И там, внизу, зиял днищевой люк. Причем уже любезно отпертый искусственным интеллектом парсера, запрограммированным на создание всех условий для спасения экипажа.
В этот-то лаз и вывалился Растов, безостановочно матерясь.
Танк плавился, оползал наземь пластичными сгустками огня.
В укладке взорвался осколочно-фугасный снаряд…
Еще один…
А майор полз и полз под гудящим железом…
